сорвавшись с места, бросился спасать положение. Своих юнкеров я нашел во дворе, на старом месте, куда они были выведены для предоставления места в первом этаже казакам, теперь уходящим, инвалидам георгиевцам и ударницам. Юнкера были расстроены, что я сразу уловил по отдельным замечаниям, которыми они перекидывались.
«Ну, теперь с ними не разговаривай — это хуже их расстроит, а сразу действуй», — промелькнуло решение и, подойдя к средине фронта, я скомандовал: «Рота смирно!» Разговоры от внезапности моего появления смолкли. «Рота равняйсь! Смирно! Друзья, Вам предстоит честь первыми оказаться на баррикадах. Поздравляю. На плечо! Рота правое плечо вперед, шагом марш!» — и рота, словно наэлектризованная, взяла твердый отчетливый шаг.
Вот броневик, испорченный, как оказалось, а потому и торчащий здесь на манер пугала от ворон в огороде… Ворота. Открываю. Темно. Кто-то копошится впереди. Различаю в стуке, сопровождающем копошение, звук ударов бросаемого дерева. Ага — это и есть линия баррикад — быстро соображаю и развожу роту в темноте по линии, растущей вверх преграды-защиты.
И еще немного, и юнкера начинают сами продолжать завершение создания баррикады и приспособляться к более удобному положению для стрельбы. Отысканы и пулеметчики, и взводные юнкера, посоветовавшись со мной, определили места для пулеметов: таковыми оказались исходящие углы баррикады. Теперь остановка за пулеметами, и я, оставив вместо себя фельдфебеля Немировского, побежал к казакам, захватив несколько юнкеров. У броневика сталкиваюсь с какой-то фигурой. Оказывается, офицер-женщина, а за ней еще фигуры. Спрашиваю, в чем дело. — «На баррикадах никого нет, решил занять их», — по-мужски отвечает командир ударниц. «Виноват. Ошибаетесь, юнкера Школы Прапорщиков Инженерных войск уже заняли баррикады. И я бы просил вас, наоборот, занять весь 1-й этаж, так как казаки уходят». — «Знаю, но там хватит георгиевцев. Да что же, наконец, вы нам не доверяете?» — заволновался офицер-ударница. «Ничего подобного, таково приказание Начальника Обороны. Ради Бога, не вносите путаницы», — уже молил я. «Ну что ж, раз баррикады заняты, я вернусь на место. Рота кругом!» — скомандовал командир ударниц. Видя, что инцидент окончен, я понесся дальше в коридор. В коридоре творилось что-то невероятное. Галдеж. Движение казаков, собирающих свои мешки. Злые, насупленные лица. Все это ударило по нервам, и я, вскочив на ящик, стал просить, убеждать станичников не оставлять нас… Не выдавать! — рассчитывая громкими словами сыграть на традициях степных волков. В первый момент их как будто охватило раздумие, но какая-то сволочь напоминанием об уходе взвода артиллерии испортила все дело. Казаки загудели и опять задвигались. «Ничего с ними не сделаете, — пробившись ко мне, заговорил давешний подхорунжий. — Когда мы сюда шли, нам сказок наговорили, что здесь чуть не весь город с образами, да все военные училища и артиллерия, а на деле-то оказалось — жиды да бабы, да и Правительство, тоже наполовину из жидов. А русский-то народ там с Лениным остался. А вас тут даже Керенский, не к ночи будет помянут, оставил одних. Вольному воля, а пьяному рай», — перешел на балагурный тон подхорунжий, вызывая смешки у близ стоявших казаков. И эта отповедь, и эти смешки взбесили меня, и я накинулся с обличениями на подхорунжего. «Черти вы, а не люди? Кто мне говорил вот на этом самом месте, что у Ленина вся шайка из жидов, а теперь вы уже и здесь жидов видите. Да, жиды, но жид жиду рознь», — вспомнил я своих милых, светлых юнкеров. «А вот вы-то сами, что сироты казанские, шкурники, трусы подлые, женщин и детей оставляете, а сами бежите. Смотрите, вас за это Господь так накажет, что свету не рады будете. Изменники!» — кричал я уже, положительно не помня себя.
И удивительное дело! Подхорунжий молчал, опустив голову и посапывал. «Черт! Заколдованный круг какой-то! Родиться и жить для того, чтобы ругаться в Зимнем Дворце», — холодом обдала меня набежавшая откуда-то мысль, и я, сразу ослабев, тоже смолк. Казаки уходили, и в этом было дикое, жуткое. «Так Пилат умывал руки», — скользнуло нелепое сравнение; а злоба послала им вслед эпитет Каина. «Стой! — снова спохватился я. — Черт с ними, пускай убираются, только пулеметы оставили бы». И я уже смягченным тоном обратился к подхорунжему: «Бог вам судия. Идите. Но оставьте пулеметы, а то мы с голыми руками», — попросил я. — «Берите», — мрачно ответил, не глядя на меня, подхорунжий. «Они там, в углу, в мешках, они нам ни к чему», — махнул он рукою, а затем сунув ее мне, добавил: «Помогай вам Бог, а нас простите», — и, грузно шлепнув ногой о пол, направился за уходящими в глубь первого этажа казаками. «Постойте, — куда же они идут?» — под влиянием недоумения остановил я подхорунжего. — «Куда вы идете? Ведь ворота там». — «Ну да, дураков нашли», — снова резко ответил подхорунжий. «Там юнкера у ворот, а мы через Зимнюю Канавку выйдем, там нам свободный пропуск обещан». — «Кем?» — озадаченный спросил я. — «Прощайте!» — не отвечая на вопрос и прибавляя шагу, пошел подхорунжий.
«Вот оно что! там есть выход! Они через него уйдут, а потом через него большевики влезут. Свободный пропуск обещан», — повторил я фразу подхорунжего. — «Так, так, голубчик, спелись уже. Ну что ж, от судьбы не уйдешь». — «Послушайте, юнкер», — с приливом новой энергии обратился я к одному из взятых с собой юнкеров. — «Отправляйтесь вслед за казаками и заметьте выход, в который они уйдут, а затем вернитесь сюда и ждите меня, предварительно указав этот выход командиру Георгиевцев. Поняли?» — «Так точно, понял!» — «И помните, что это боевой приказ. Понимаете?» — «Так точно, понимаю», — снова лаконично ответил юнкер.
«Ну идите; а вы, господа, — обратился я к остальным, — берите пулеметы и тащите их на баррикады. Фельдфебель знает, где поставить, а я побегу к Коменданту Обороны Зимнего Дворца с докладом».
Выскочив в проход под аркой, я остановился. Где-то совсем близко щелкали выстрелы. «Скорее к Коменданту или Галиевскому и назад к юнкерам», — кольнула мысль, и я снова бросился в противоположный вход, направляясь в комендантскую. По дороге попались какие-то юнкера, а затем группа безобразно пьяных офицеров, среди которых один высокий офицер, размахивая шашкой наголо, что-то дико вопил. Влетев в комендантскую, я наскочил на поручика Лохвицкого, что-то заикаясь докладывавшего капитану Галиевскому, обескураженно сидящему на стуле.
«Господин капитан», — перебивая Лохвицкого, начал я докладывать об уходе казаков через выход на Зимнюю Канавку. «Так, так», — только
