никого нет. Все почему-то ходят, галдят, курят. В комнате душно, воздух настолько тяжел, что табачный дым не поднимается к потолку, а седым облаком висит на уровне головы человека среднего роста.
Невозможно было понять, кто чем занимается. Среди этого человеческого месива, на голову выше дыма, плавал высокого роста человек с русой бородкой в штатском костюме. Интеллигентное продолговатое лицо его было серо от усталости. Он, видимо, еле соображал, что ему говорили, а за ним хвостом тянулись люди, спрашивая, что делать, требуя распоряжений, прося дать работу. Это был тов. Подвойский.
В комнате стоял гул от человеческих голосов; одни уходили, другие приходили. Подвойский ходил среди солдат и рабочих, отдавая приказы на словах. Некоторым говорил: «Напишите бумажку, а я подпишу». Но солдаты и рабочие растерянно разводили руками, оглядывались по сторонам, ища, кого бы попросить написать бумажку. Многие из них были просто неграмотны, а если кто и умел писать, то совершенно не представлял себе, как писать деловые бумаги.
Сидевший за столом около машинки товарищ писал им нужные бумажки, но он один не успевал. Около стола вытягивалась очередь, и люди нервничали оттого, что из-за таких пустяков приходится терять драгоценное время.
Остановил Подвойского и я.
— Товарищ, дайте работу.
— А вы кто будете?
— Делегат съезда из Ревеля. Ехать обратно нельзя. Оставаться без дела не могу.
— А вы что можете делать?
— А я сам не знаю. Давайте что-нибудь. Все буду делать.
— Вы большевик?
— Да.
— Грамотный?
— Да.
— Приказы писать умеете?
— Не знаю. Случайно я три месяца ротным писарем был. Рапорты писал. Читал и приказы, авось напишу.
— Великолепно! Вот вам стол, табуретка, берите бумагу, чернила, пишите вот этим товарищам, что они хотят, и направляйте ко мне.
Сажусь за стол, и сразу же образовывается очередь. Худой, обросший волосами, грязный солдат, одетый в опорки, в рваной шинели, лихорадочно глядя мне прямо в глаза, говорил:
— Я из Нарвы. Через фронт пробрался. Меня прислали товарищи от Триста сорок третьего запасного пехотного полка. Нас пять тысяч человек. Мы все как один за советскую власть. Мы все хотим ударить в тыл Керенскому из Нарвы, но мы разуты и раздеты. Нам совершенно не в чем ходить. Мы без дела сидим в казармах. Прикажите, чтоб нам выдали обмундирование и оружие, и мы тогда моментально двинемся в Гатчину.
«Верно ли это? А может быть, они хотят получить обмундирование и разбежаться по домам?» Я знал, запасные полки больше всего страдали от голода и от отсутствия одежды. Их буквально раздевали и отнимали паек, чтобы снабдить фронт. Кроме того, в этих полках оставались только старики и раненые, одним словом — битые, но не совсем добитые люди. Немудрено, что в этих полках самые революционные настроения. А, черт с ней! Что мы потеряем? — Куда писать? — спрашиваю.
Солдат называет штаб дивизии, от которого зависит выдача обмундирования.
Я пишу:
«Военно-революционный комитет предписывает немедленно выдать обмундирование 343 пехотному полку, который с настоящего момента поступает в распоряжение Военно-революционного комитета.
Председатель».
Солдат радостно рвет у меня из рук бумажку, бежит к Подвойскому, а передо мною другой — солдат Саперного батальона с просьбой выдать им из их же вещевого склада инструменты, так как они хотят идти рыть окопы, а инструментов нет.
— Так вы бы прямо по начальству обратились!
— Не дают. Говорят, без разрешения Революционного комитета не имеем права.
Пишу и этому соответствующее распоряжение.
За столом стоит рабочий.
— Товарищ, наш завод как один готов выступить против Керенского, да у нас нет оружия. Прикажите, пожалуйста, чтоб нам выдали тысчонки две винтовочек…
Требования самые разнообразные. От ручных гранат матросскому отряду, отправляющемуся на фронт, до просьбы арестовать укрывшегося пристава, ведущего контрреволюционную агитацию.
