пьющие, курящие, играющие, спекулирующие и веселящиеся. Судя по афишам, таких достаточно. Роман стал собирать афиши, а я хожу по улицам и ему их сдираю десятками. Вчера принес более 50, сегодня более 30. Для полноты картины берем все, не только политику, но все решительно. — Боже мой, вы, потомки, которые наших дней не застанете, — если бы вы могли понять весь ужас существования среди хаоса в государстве, существующем только силой инерции, не имеющем ни людей, ни устройства, ни организации, ни даже будущего дня… Поймите, что значит — не иметь завтрашнего дня для России! Мы ждем во тьме и не знаем времени; знаем только, что оно идет и его каждое движение — глубже в ночь и дальше в разрушение. Где предел и конец? Египетская тьма. Ни смеяться, ни плакать, — ни к чему. Существуй в этой тьме кромешной, а не можешь — умирай. Старики самоубийством кончают, а молодежь — пьянствует, пока может. Но все припасы везде кончатся. Мученье. И ни просвета, ни мысли, ни души. Одно томленье. Мы, как заточенные в беспросветную темницу, обречены ждать.
Публика наша стихийно устремлялась за границу. Движение началось еще до 25 октября, лишь в предвидении ознаменованных этою датою событий. После же 25 октября выезд приобрел массовый характер. Из Петербурга люди либо непосредственно выезжали за границу, пока граница была открыта, через Торнео
Кому не удалось бежать, из осевших на юге, те жестоко пострадали. Большая часть пали жертвами революционной бури. Но многие погибли естественною смертью, оказавшись не в силах противостать всяческим лишениям, порожденным разрухою, и пережить потрясшие их сознание непонятые ими события.
Отправились одними из первых на юг, из числа тех, чьи имена пользовались известностью по значительности занимавшегося положения: дважды премьер-министр И. Л. Горемыкин, дважды министр — сначала финансов, потом — торговли, впоследствии управляющий Государственным банком И. П. Шипов, бывший министр иностранных дел С. Д. Сазонов и др.
Впервые за несколько месяцев я посетил самостоятельно Народное собрание, чтобы послушать оперу «Вертер». Ежедневно сталкиваясь с реалиями жизни, было трудно проникнуться сочувствием к внутренним переживаниям молодого человека, мучившегося неспособностью преодолеть страсть к супруге своего лучшего друга. Сценарий, музыка и костюмы казались фантастическими, но более всего поражала аудитория.
Театр был полон каких-то неопрятных субъектов. Нечасто попадались люди, которых встречаешь в опере. Было много уставших и разочарованных лиц, более половины мест занимали солдаты и матросы с револьверами у пояса, с ружьями на коленях.
На протяжении первого отделения в театре было шумно, но потом установилась гнетущая тишина. Зрители, проникнутые революционным настроением, не могли скрыть своего презрения к романтическому сюжету, музыка отнюдь не звучала как военный марш и не взбадривала. Когда разыгрывалась сцена самоубийства героя, большинство зрителей спали, храп заглушал музыку оркестра.
Идиллическое спокойствие нарушил выстрел Вертера на сцене. Галерка тотчас ответила четырьмя выстрелами: это несколько солдат, разбуженных сценическим действием, инстинктивно выстрелили из своих ружей. Они не собирались причинить кому-то вред — просто сработал рефлекс. На несколько секунд аудитория замерла, напряженно всматриваясь вверх, но вскоре снова расслабилась. Никто не пострадал, оснований для волнений или негодования не было.
Способ возвращения из театра был даже более пугающим, чем стрельба во время спектакля. После семи вечера трамваи не ходили, и театралы были вынуждены идти домой пешком независимо от того, как далеко они жили. Когда занавес опускался в последний раз, публика уже собиралась на площади перед театром. Толпа делилась на небольшие группы, и они направлялись домой в разные районы города.
Мужчины и женщины — совершенно незнакомые друг другу — шли посередине улицы бок о бок, обмениваясь шутками, посмеиваясь над положением, в котором оказались. По мере того как они удалялись все дальше и дальше, толпа постепенно таяла. Когда кто-либо из группы подходил к дому, все остальные останавливались и следили за ним, пока попутчик благополучно не скрывался за дверью. Затем шли дальше.
Банальное выражение «один в поле не воин» утратило свое ироничное значение, и осторожность диктовалась суровой необходимостью. Человека, шедшего ночью в одиночку по улицам Петрограда, подстерегала опасность. Очень часто его останавливали бандиты, грабили, раздевали и разували, что было страшнее лишения обесцененных денег. Ночью нередко можно было видеть людей, бегущих в одном нижнем белье по морозу, осторожно касаясь льда босыми ногами, — это были жертвы ограбления.
Типичный русский имеет две личины — он и зверь, и ангел. И если вы ожидаете от него ангельского характера, он вам его явит. Многие иностранцы испытывали большие трудности в Петрограде и возвращались домой с дикими историями; но большую часть трудностей они создавали себе сами. Вы же не машете красной тряпкой перед быком, если хотите, чтобы бык держал себя в руках. И уж совсем не разумно надеть цилиндр, шубу и кольцо с бриллиантом, подойти с важным видом к голодному, оборванному большевику и заявить ему, что он пройдоха.
Каждый день почти на каждом углу джентльмен в шубе и солдат могли схлестнуться в жарком споре. В конце концов он всегда сводился к одной и той же практической основе:
