Тогда в газетах предсказывали немедленный успех армии Наполеона, которая только-только одержала череду побед. Поначалу так и было. Окруженная русская армия при любой возможности отступала на восток, благодаря чему силы французов продвигались все дальше в глубь страны. К сентябрю они дошли до Смоленска и почти беспрепятственно пошли на Москву. У самой столицы царь выставил прерывистую оборону, и в сражении погибли почти 75 000 солдат. Однако эта победа не была окончательной. Когда французы вошли в Москву, в небо повалили едкие клубы дыма. Под затянувшейся мглой город вспыхнул словно факел.
Русские поняли, что им не победить французов в открытом бою и выбрали иную стратегию. Они сожгли каждое поле, каждый дом и амбар, которые до того поклялись защищать. Вспыхивали целые кварталы, обращаясь в колоссальную стену огня. Пожар поглотил некогда величественный город. Когда пламя наконец стало затухать, остались лишь тлеющие развалины.
До сих пор Великая армия достигала успехов за счет своей способности легко и быстро перемещаться. Она быстро сметала оборону противника, перекрывая каналы его поставок, словно паразит, прогрызающий себе путь в теле хозяина. Наполеон отмечал, что «путь к сердцу солдата лежит через его желудок», и его солдаты не тащили за собой обременительное продовольствие, а выживали за счет грабежа завоеванных сел. А значит, им нужно было только побеждать. Задержка даже на пару недель означала бы катастрофу.
Однако Наполеон не мог предугадать, что, когда они войдут в российскую столицу, грабить будет нечего. Из-за нехватки продовольствия пришлось принимать почти невыполнимое решение. Можно было попытаться перезимовать в Москве без провизии или же совершить унылый и позорный переход, вернувшись на основную позицию в Германии, где можно пополнить запасы и подготовиться к следующей кампании. Французы никак не могли выбрать, что же лучше предпринять, и армия весь октябрь просидела в Москве. А в ноябре температура упала почти до сибирских показателей. К тому времени Великая армия голодала, и оставался единственный выход — отдать приказ об отступлении, которое станет одним из самых жалких и гибельных за всю историю.
Бопре как хирург должен был следить за здоровьем солдат с помощью примитивных средств той эпохи. Во время сражений это подразумевало ампутацию конечностей и оказание паллиативной помощи больным из воинского состава. Во время отступления он попросту с ужасом наблюдал, как на его глазах разлагается некогда непобедимая армия. Во время похода у него не было времени останавливаться и помогать каждому по отдельности. Лучшее, что он мог сделать, — записывать свои наблюдения о том, как солдаты погибают в холодных снегах.
— Сколько я видел солдат, раненых и больных, отступающих по приказу и бегущих не разбирая дороги, унылых, бледных и удрученных, со слезами на глазах выпрашивающих у каждого встречного на дороге корочку хлеба? — задается он риторическим вопросом с своем фолианте
Когда колонна военных повернула к дому, до безопасного места было 750 миль. А казаки тем временем перегруппировались и верхом двинулись параллельным курсом, нападая на солдат, которые сошли с безопасной дороги и выпрашивали продовольствие в селах. Изолированные собственной спесью, солдаты замерзали десятками. Наблюдая, как они постепенно умирают, Бопре пришел к выводу, что в вопросах жизни и смерти физические возможности не всегда самое главное. Он был уверен, что тут все зависит от образа мыслей. Врач заметил, что итальянцев, португальцев и испанцев условия, в которых они оказались, приводили в уныние. Эти солдаты, родом из части Европы с более умеренным климатом, «были вынуждены мужественно переносить непривычные им суровые условия и направлять свои мысли к родным местам. Но горе тому, кто подрывал свой дух, предаваясь мрачным, наводящим уныние мыслям! Холод подкрадывался к нему быстрее, он готовил себя к смерти, подгонял ее». Так писал Бопре. Разумеется, солдаты родом из теплых мест более восприимчивы к постоянным морозам, но самое главное, по наблюдениям Бопре, это то, что первыми погибали те, кто утратил надежду. Это неподдающееся объяснениям явление, которое вдыхает жизнь в наше существование, он называл «жизненным началом». Он связывал его со способностью организма вырабатывать тепло и противостоять условиям окружающей среды.
— Жизнь любит тепло. Тому, кого душит холод, нужно искать спасения только в тепле, — писал он.
К концу ноября отступающую армию охватил хаос. В лица солдатам бил неизменный, холодный северный ветер. И Бопре сам видел, как у некоторых обледеневали глаза, и они слепли. Люди замерзали на ходу, погибая целыми полками. Бессчетное число раз он проезжал мимо солдат, которые в последние мгновения жизни расстегивались и раздевались догола. Наступала гипотермия, в эти последние минуты жизни в голове у них все мешалось, нервные окончания уже не распознавали холода, подавая сигналы о невыносимой жаре.
Те, кому посчастливилось собрать хворост для костра и улучить пару часов сна, обнаруживали, что даже тепло огня таит опасность. Стоило изможденным людям на короткое время уютно пригреться, они тут же погружались в глубокий сон, оставляя костер без присмотра. Когда же пламя потухало, расслабившийся организм не справлялся с новым испытанием: ему не удавалось возродить в себе жизненную энергию. Первые несколько часов поспать у теплого костерка было приятно, однако «этот приятный сон был далеко небезопасен. Людей охватывал холод, они коченели и больше не просыпались».
Бопре как-то удалось пережить первый переход до Смоленска. Столбик ртути в термометре хирурга колебался между устрашающими отметками в минус 20 градусов и самой низкой, минус 27. К тому времени остались лишь ряды придорожных могил по два десятка солдат в каждой. Оставшиеся в живых стонали в предсмертной агонии и бреду. Они стали легкой добычей для случайных мародерских набегов казаков, которые жаждали, чтобы ни один француз
