Ну, это вряд ли. Для девяноста лет у него всё ещё чересчур бодрый ум. Но сердце, ох, сердце…
Тише.
Помедленней.
Пока нужно жить.
Ян аккуратно устраивает фотографию так, чтобы она смотрела прямо на него, ставит на стол полупустую коньячную бутылку, которую достал из сейфа, и стакан.
— Твоё здоровье, — обращается он к бумажному собеседнику. — Твоя память.
Он говорит «здоровье», хотя человек, кому оно желается, давно умер, и не говорит «ваши», хотя на фотографии — двое, не один.
Прежде, чем выпить, Ян Орлов заклеивает лицо того, что справа, бледно-зелёным липким стикером, и взгляд у него при этом — тусклый, ненавидящий и злой.
По тёмному коридору бредут две фигуры. Одна из них поддерживает другую под локоть, несмотря на то, что ниже ростом, меньше и слабее. Полосатый кот с глазами-семафорами следит за ними, словно нанятый шпион.
— Вот вы где, — Четвёртая рассеяно чешет Вареника за ухом. Кот мурлычет и извивается: урвал-таки свою порцию ласки. — Кэп зовёт. И верните мне мои сигареты, если вам не трудно. Курт… Ты что — пьяный?
— Трезвый. Только дурной.
— Он просто траванулся, — радостно сообщает Лучик. — Сейчас пойду лечить.
После кофе, которое не бодрит, а только успокаивает, после разговоров, что звучат тем утомлённей, чем ближе полночь, пресных шуток про пропавшее время, которые вовсе не шутки, а констатация того, что жизнь стала ещё короче, — организм постарел, тело будет чаще болеть без причины, надвигается день, когда лимит ходок в рейды превысится, и группу навсегда исключат из активных, а там наверняка и расформировка, и скучные кабинетные должности, и огромное внезапное везение, если вдруг отрядят в тренера для подрастающего состава, в инструкторы… после общего вывода: живы, и хорошо, а остальное не главное, после напрасных уговоров, обращённых к своему упрямому командиру и призывающих его вернуться в медблок, они все укладываются спать. Не возвращаясь в свои дома — оставаясь вместе в кабинете номер четыреста восемь, как остаются часто после очень трудного дня. Выключают свет, закутываются в гигантское покрывало, приминают подушки, набросанные на полу, зевают и затихают. Будто в походе с палаткой, всякий раз думает Капитан. Холодной ночью в горах, когда, сбившись в кучу, спать теплее. Только здесь они так защищаются не от непогоды — от снов.
Всем действительным снятся кошмары. Каждый дар берёт за себя плату — часто в нескольких вариациях.
— Спите, дети, спите, — Ричард Прайм смотрит на них, стоя на пороге. — А то потом, возможно, покой будет для вас слишком большой роскошью. Ты заходишь?
Полосатый кот просачивается в дверной проём и сворачивается клубком в длинных куртовых ногах.
— Вот и молодец. Нечего морозиться.
Зам притворяет дверь и проходит мимо пустых кабинетов к лифту. Тот опускается на семьдесят третий с ворчанием: ворчание удивлённое, потому как последний раз его вызывали сюда, когда съезжал офис разорившейся стройкомпании.
— Ой! — молоденькая девушка в очках и деловом костюме, очевидный менеджер чего-то там и по чему-то, делает большие глаза. — Я-я-я… Я не знала, что на этом этаже кто-то работает! Я всегда думала, что он на ремонте!
— Строжайший секрет. Государственная тайна. Космические технологии, шпионаж, борьба с генно-модифицированным печеньем. От него рога растут, представляете? Рога! И усы! У детей и женщин!
Внизу, оставив свою попутчицу, так и не отошедшую от шока, осмысливать рассказанные ужасы, Ричард Прайм выходит во вращающуюся дверь вестибюля и ловит такси, властно выбросив вперёд правую руку. Водитель кивает, тормозит и приветственно скалится. Ушат ледяной воды из глаз, стыло- синих, выливается на него ответом, сухая фраза-адрес рубит воздух, как топор, руки скрещиваются, тлеет кривая усмешка — выданная за презрение сдержанность, старая удачная находка, отсекает все ненужные разговоры о политике и погоде, которым так любят предаваться извозчики в любых уголках мира за многими дверьми. Таксист сникает и отворачивается к дороге — отвратительный, отвратительный клиент, заносчивый бизнесмен-бонза! Прайм его не разубеждает. Город за окнами шумит в своём привычном ритме, реклама ползёт по стенам, из люков валит пар… и люди, много людей суетятся и спешат, свиваясь в толпы. Ничего не знающие и оттого счастливые.
Пребывайте такими и впредь, чистосердечно желает им Ричард Прайм. Ну, или пока можете.
На горизонте толпятся тучи, беременные дождем: здесь тоже скоро прольётся весна. Громыхает — небесная артиллерия готовится к бою. К буре. Телефон звонит снова, вызов не сбрасывают, и женский голос, высокий, насмешливый, говорит Прайму на ухо, что его давно ждут.
«Корреспондент-корреспондентишка. Шевели ногами, ну».
Раз, два, три — мигнув, вспыхивает старая лампочка. И пылает, ярко-ярко.
