достаточно времени, чтобы растяжение прошло, но то ли апельсинов она набрала слишком много, пожадничала, то ли так ей теперь просто полагалось: невидимая стрелка сместилась за то деление возраста, где старые травмы периодически любят напоминать о себе. И не было ведь резкого скачка, был переход, организованный и плавный — даже не тряхнуло. Как там Капитан говаривает: потихоньку, по щепотке утекает в бесконечность… в никуда. Как монетки оплаты, как разменянная на них крупная купюра бытия. Платёж в рассрочку. Или просто надо было разложить апельсины в два пакета.
На широкой улице впереди заговорил автомобильный шум. И заворочалась толпа — проворная, рассеянная, тёплые и разновозрастные эманации торопливых человеческих существ. Они вообще-то были и в зданиях вокруг, но приглушённые плотностью стен. Толпа всегда звучала ярче. Лучик вдруг издалека выцепила в мельтешении тепла характерную светлую искру. Не прислушивалась, не искала — всё вышло само, как определение того, что начинается дождь, по удару капель о лицо и макушку. Инстинктивно ускорила шаг. Опомнилась, успокоилась и рассмеялась. Это же не джунгли, а город, дом — ни к чему тут спешить к соратнику, чтобы сбиться в группу.
…Тварь прыгнула сбоку из-за серой скалы, подмяла под себя, и Лучик заткнула ей пасть, держа винтовку на вытянутых руках. Заткнула железом, как палкой, и тварь взвизгивала и хрипела, а в глаза капала едкая пенистая слюна, и пахло почему-то палёными проводами и кислотой, как из автомобильного аккумулятора. Капитан, шедший предпоследним и оказавшийся позади твари, пробил бугристую чёрную голову ударом ножа. И оторопело смотрел, пока Лучик не скинула с себя обмякшее тело, не встала и не отряхнулась. Тогда она ещё не поняла, что потянула руку, а только обиделась на командира, который не дал ей вытащить свой нож и самостоятельно защитить свою жизнь, как полагается прошляпившему оборону бойцу, а оставил обязанной. Несерьезной была это тварь, хоть и очень быстрой, и почему-то пристрастной: пропустила троих из четверки и кинулась на замыкающего. Но Капитан сказал «Смотри-ка» и доверительно указал пальцем на нанесённую твари смертельную рану, и Лучик передумала обижаться. Обычно он обращался к Курту или рыжей, как к следующим за ним по старшинству, но Четвёртая сейчас — оружие на изготовку, взгляд цепкий и сосредоточенный — замерла впереди их цепочки, а Курт, как обычно, на правах самозваного старшего братца уже обнимал за плечи и заботливо ощупывал на предмет отгрызенных кусков. Лучик посмотрела и увидела, что под пробитым черепом, поверх розовато-нежной, как зефир на вид, субстанции того, что должно было считаться мозгом, сплошь тянутся вместо сосудов и вен тонкие проводки и поблескивают какие-то кристаллические соединения. Тварь они распотрошили тут же, на тропинке среди спекшихся песков и камней, хоть рыжая и ворчала, что уже темнеет, сложили образцы пронизанных проводами тканей в контейнеры, а Курт хотел забрать ещё все зубы, чтобы сделать брелки, но Капитан ему не разрешил.
Тварь была искусственным и, честно сказать, весьма уродливым созданием: паукообразное тело с головой хищной лошади, воняющее соляной кислотой. Мёртвым в биологическом смысле, но отчего-то вполне шустрым и злобным — во всяком случае, до тех пор, пока Капитан не познакомил её со своим рейдовым ножом. В лаборатории такой находке обрадовались — так, что приняли решение разбить в считающемся до того необитаемом Неназванном-14 лагерь. Исследовательский, как в мире с разумными, не автономку. Понадеялись если не обнаружить ядро, так хотя бы понаблюдать за тем, что здесь бегает. Лучик бы тоже не отказалась принять в этом участие, но не все активные годились в наблюдатели, и она это знала.
Светлая искра растворилась в толпе — удалилась уже где-то на километр. Ровный, спокойный ток зрелого Идущего. Наверное, кто-то ходит по магазинам, выбирая подарки, или, быть может, даже в этом городе живёт, а не просто имеет в нём что-то вроде арендуемого клуба по интересам, где весело проводит время с друзьями. Многие действительные любят жить в мегаполисах. А почему? Надо бы спросить у Четвёртой, она ведь тоже…
Лучик купила в передвижном киоске горячий клюквенный морс. Витрины горели гирляндами, напоминая, что до праздников осталось меньше недели. Хорошо бы только, чтобы к ним успел ещё выпасть снег. Лучик всмотрелась в своё отражение посреди ярких огней и подмигнула ему, смаргивая заодно и поволоку ночных глаз. Хватит развлечений на сегодня, а то не только рука заболит. Выискивать двери, конечно, полезно и весело, но надо знать меру. И поторопиться, наконец, к обеду, а то сожрут же всё, троглодиты…
— Так Прайм поймал? — спросил Капитан, устраиваясь в кресле поудобнее. Вареник вспрыгнул ему на колени и свернулся в обманчиво сонный клубок. Настороженные, острые уши с кисточками на концах вслушивались в потрескивающее на сковороде оливковое масло.
— Ага.
— Уши начистил? — Капитан дёрнул кота за пушистую кисточку. Тот недовольно накрыл голову лапой. Впрочем, тут же высунул, когда знакомый хлопок дверцы холодильника оповестил о том, что человек сейчас будет готовить.
— Не уши. Всего-то заставил в наказание вымыть, что нарисовал. И ещё два сортира…
— Бедняга.
— Кто? Прайм — да, ни двери у человека нет чувства прекрасного, как он вообще живет, не понимаю… Я там такое изобразил! Ярко, модно, концептуально, а он… ретроград замшелый…
— Белая морда и красная пасть до висков — знаю я, как ты калечишь ни в чём не повинные статуи…
— Нет, и ты туда же. Ты кому друг — ему или мне?
— Работай, кухарка. Работай и помалкивай. Столовая, как знаешь, в воскресенье закрыта, а есть хочется вне зависимости от того, воскресенье там или четверг… Хотя, конечно, можно было просто сходить к Джерри…
— К Джерри. А я, значит, ни на что не гожусь. Хам!
