-Не страшно ведь было, - подмигнул ей я. И, сделав шаг, немного рваный и неувернный назад, захлопнул дверь. Держась за машину, обошел ее, стараясь не хромать. Но каждый шаг отдавался болью.
Сел в салон, пристегнулся, откинулся на сиденье.
-Все в порядке? – спросила Вилора. Улыбнулся, закрыл глаза.
-Волнуешься, - выдохнул я.
-Еще чего! – буркнула Вилка в ответ.
Почувствовал, как она развернула машину. Приоткрыв глаза, понял, что мы едем к Булатовым, а не в кино.
-Не хочу я в твое кино, - проворчала Вилора, едва слышно, так, что я с трудом разобрал ее голос, - На ребенка хочу посмотреть.
Тихо рассмеялся, лишний раз поражаясь, какая она у меня замечательная. А в кино мы можем и завтра сходить, никуда она от меня теперь не денется.
День прошел, мягко говоря, напряженно. Особенно вторая его половина. Особенно часы, проведенные в обществе Вилковского. И вот наградил же Бог фамилией! И внешностью. И фигурой тоже не обделил. И глазами, такими серыми, а иногда кажется, что они голубые. И наглой ухмылкой…
Перевернувшись на живот, со всего маха саданула кулаком по подушке.
И чего он вообще целоваться полез? Вот точно, псих какой-то!
Села в кровати, понимая, что точно не усну. Включила ночник. Потерла лицо ладонями. Вздохнула. Чаю выпить? Да, наверное. Встав с постели, обула тапочки. Прихватила Тимофея, мирно сопящего на соседней подушки, и пошла на кухню. Проходя мимо платяного шкафа, замерла. На вешалке, вот уже не знаю сколько времени, висит рубашка моего гопника. Чистая, отутюженная. И что самое удивительное, только сейчас задумалась, а почему она тут- то висит? Почему не убрать ее в шкаф, или не выкинуть в мусорное ведро? А она висит тут… И я на нее даже внимания не обращала, она будто стала частью мебели в моей спальни.
Нахмурилась. И как вообще это понимать? Может быть, деду позвонить? Он всегда в моих мозгах лучше меня разбирался. Глянула на часы. Неа, пусть поспит старичок мой.
Потопала на кухню. Поставила чайник. Заварила. Пока ароматная жидкость настаивалась, села на подоконник. Протянув руку, достала сигарету из пачки, лежавшей на полочке у окна. Втянула носом успокаивающий запах табака.
Вновь вспомнился гопник. И поцелуй. Вернее, поцелуи. Возле больницы дважды. В машине, тоже дважды. Потом у Булатовых. Опять в машине, когда он привез меня домой. И каждый раз я будто впадала в ступор, и уже даже не сопротивлялась. И что уж там таить, мне нравились эти поцелуи. Нравилось ощущение его губ. И во взгляде его что-то было такое, что пока не могла понять и объяснить. А его слова о том, что ему нравится нахальная выдра, я то есть… А что если… Что если он и правда…? Ну, правда, того… ? Ну, любит?
-Дура ты, Вилка! – простонала я, упираясь лбом в стекло. За что ему тебя-то любить? За хамство? Или за удар по причинным местам? Или за внешность пацанячую? Вот и правда, за что, а? Ответ напрашивался сам собой, и был почему-то не самым радостным.
Выпила чаю, поставив пустую кружку в раковину, и, прихватив только-только устроившегося на диванчике Тимку, пошла в спальню. Взгляд вновь задержался на рубашке Радима. А вот возьму, а одену ее! И пару пятен посажу, чтобы таких, которые не отстираются никогда! А нечего у меня свой гардероб разбрасывать! Вот!
Нацепив рубашку гопника, с поднявшимся настроением улеглась под одеяло. Рубашка пахла им, с примесью стирального порошка. Нет, точно бред! Она у меня год висит, еще и после стирки.
Подложила ладонь под щеку. Поняла, что начинаю засыпать. И только сейчас позволила себе допустить одну крохотную мысль. А что если и правда…? А я? Когда вредность и все противное, что есть во мне, уснуло, а остались только девчоночьи мечты и грезы, позволила себе предположить, что и
