были похожи на тех, кто пойдет медведя «гонять» со своими декоративными мечами, – если, конечно, этот медведь не окажется им по коленку; я подумал как раз, что, скорее, мутировавшие лисы – словом, средних размеров нестрашная живность, пострадавшая от местной безвредной экологической обстановки, кто-нибудь, кого уездный эльф может с честью для себя погонять по лесной полянке.
Выехали, действительно, на полянку и припарковались в кустах; мы с Волчеком, хмурым как туча (болеет Гели; его грызет чувство вины, и он по три раза в день звонит ей – и все равно мрачен) остались у машины, сидеть на капоте, смотреть на наших красавцев. Волчек все бормотал, что у него болит шея, и я сказал ему: слушай, ты меня периодически раздражаешь, как сорок тысяч братьев, – а уж я-то знаю, что говорю, поверь мне, – и Волчек надулся еще пуще, а меня начала есть совесть, и я полез в машину за своим рюкзаком, и дал ему свитер, и сказал: повяжи вокруг шеи. А он повязал и сказал: «Вечером шахматы?» – a я ответил: «Еще бы». А красавцы наши тем временем встали с трех сторон полянки и делали так (двое мечами, а гадский гном какой-то херней вроде алебарды): бум, бум, бум! – по стволам двух больших деревьев, бум, бум, бум, и переглядывались, и хихикали, а мелкий эльф подмигивал нам через плечо и продолжал бубумкать, а гадский гном начал бегать вокруг дерева и раскладывать какую-то солому по черному прогоревшему кольцу на померзшей травке, и поливать ее из бутылки, и мне сразу все не понравилось, я уже понял, что кончится препогано, и уже хотел сказать: эй, эй, это что за говно, а, ребята? – но тут из-под кроны откуда-то, кажется, из дупла показались две обезьяньих лапы, очень мохнатых, узких, и высунулась, как показалось мне, обезьянья же морда, и закричала: «А ну валите отсюда, суки!» – и в гадского гнома полетел камень, но он увернулся и продолжил бубумкать по соседнему дереву, а солома уже горела, и тогда обезьяна – а я уже понял на самом деле, что это не обезьяна, но просто очень лохматый, шерстью поросший мужик, – так вот, и тогда мужик начал лить из дупла воду, но солома не гасла, а только шипела и разгоралась ярче, а человек наверху орал и матерился, но не мог спуститься, потому что огонь ему было бы все равно не перепрыгнуть, а я, оказывается, уже шел, нет, не шел, я уже, оказывается, бежал к подонкам, и тут где-то под землей, буквально у меня под ногами зашелся плачем ребенок, и женский голос забубнил что-то – и вот дальше я не помню какого-то куска совершенно, а только помню, что мелкий эльф трепыхался у меня в кулаке, как мелкий эльф, и я думал, что задушу его, но пока что только лупил и лупил его головой об ствол и орал чего-то, а сзади меня что-то тянуло и очень мешало лупить подонка, и какой-то голос орал: «Гаси огонь, он же его сейчас укокошит!» – а потом все кончилось, и я только видел, как эти суки пакуются в свою «Мазду», и всюду, куда ни повернешься, воняло какой-то мерзостью от дымящей, угасающей соломы, и плакал под землей ребенок.
Через три дня мы с Волчеком приехали туда сами и долго и деликатно стучали то по одному стволу, то по другому, пока не зашуршало наверху и опять не стихло, – видимо, нас узнали, – и пока нас не спросили: «Что вам?» – и тогда мы сказали, что ищем актеров с нестандартной внешностью для ванильных съемок, что мы хотели бы поговорить и что, может быть, у нас есть для них работа, – и тогда нам сказали такие слова, которые я с удовольствием позабыл бы, и кинули в нас камнем, и попали Волчеку по мизинцу.
Глава 41
«я сегодня готова весь ваш тамошний телеком перецеловать поголовно
а ты говорил – коммы не будут работать
а вот поди ж ты
не сказала тебе вчера в разговоре и теперь мучиться буду до вечера, нет уж, напишу сразу:
это к твоей фразе про “не думай, что я сам не рвусь к тому же, что и ты”
я почему-то не обрадовалась ей, а испугалась
понимаешь, я часто думаю, что вот – я на тебя давлю
причем довольно страшно
когда ты сказал мне, что едешь с Волчеком, я испугалась
потому что полтора года – это полтора года (год, вернее, и два месяца оставалось бы на сегодня)
а два месяца – это завтра, понимаешь?
и я вдруг начала думать, что не имею, может быть, права
что я отрываю тебя от друзей, от России, наконец
что я тебе даю – ну, кроме себя, ничего
не то чтобы я себя не ценила:)
но, я думаю, ты понимаешь.
словом.
знай, пожалуйста: я чувствую себя виноватой
я очень боюсь, что не окуплю собой твои потери
я постараюсь быть очень хорошей, очень-очень
я люблю тебя, мне кажется, это самое главное
но все-таки знай: я безумно ценю все, что ты делаешь ради
в то время как я просто сижу тут и тебя допекаю своим “скорей бы”
