послушай
я вчера просто сорвалась
я понимаю, как тебе трудно, – но и мне не слишком легко каждый раз смотреть, как ты из раскаленного тель-авивского рая должен вываливаться в этот дождь или снег вашей людоедской столицы
я знаю, знаю, нормальный европейский город
я не поэтому
я потому, что Москва все время отгрызает от тебя какие-то ужасные куски, которые я в каждый твой приезд должна слюной и слезами приклеивать на место
пожалуйста, послушай
сегодня утром я вышла на кухню и увидела баночку из-под йогурта; она лежала на боку, потому что ее повалила оставленная внутри ложка
ты, как всегда, не выкинул баночку и ложку не убрал
это все, чего я хочу от жизни: каждое утро думать: черт, он опять не выкинул баночку!
ты понимаешь?
если бы ты сказал мне: «Послушай, Яэль. Еще… (тут какой-нибудь срок, я боюсь называть, какой, но какой-нибудь, который я могу пережить) или еще (число, тоже боюсь) поездок – и я остаюсь в Израиле с тем, что успел заработать; все, хватит» – я бы, наверное, сумела взять себя в руки и все это пережить в течение сколько ты там назовешь (только, ради бога, будь милосерден!)
но
я искренне боюсь, что не продержусь долго, не зная, как скоро закончится эта пытка бесконечного к тебе приклеивания и отдирания тебя от себя снова через день, или два, или три от силы и отпускания тебя в Аид
Лис
светлый мой
светлый-светлый
пожалуйста
пожалуйста
а?»
Глава 6
На комме Леночка улыбалась, конечно, и плечиками радостно поводила: приезжай! ждем! ждем! – а от этого стало только противней: не появлялась – сколько? Восемь месяцев со дня рождения, и вдруг появилась – сразу ясно, что ты от них чего-то хочешь. Но ситуация такая – говоришь себе, преодолевая стыд и совесть, – что тут не до китайских церемоний, да и они поймут, конечно. Значит, в восемь.
От тортика заметно пахнет нефтью, дешевый, в «Сэйфвее» купленный кусок какашки, – и от него еще стыдней, но тоже – как бы жест, на самом деле этот тортик никто, как всегда в таких случаях, есть не станет, радостно положат в холодильник и будут там держать, пока не сдохнет. Не просто восемь месяцев ни слуху ни духу – сейчас придется признаваться, что и адрес-то не слишком твердо помнишь, а наугад кружить по этому району бесполезно – совершенно одинаковые типовые блоки, дешевая застройка времен «Пылесоса Джулиани».
Леночка все-таки очень хороша – странная, как единорог, широко расставленные глаза и мягкие припухшие губки эмбриона при пластике не то стриптизерши, не то, наоборот, невинной школьницы, бессовестно дразнящей в тенистом летнем сквере взрослых похотливых дядек. У Рыжего, по-моему, очки становятся все толще и толще с каждым годом; сейчас только, увидев его в прихожей, и понимаешь, что от общего ужаса последних суток забыла даже Ленку спросить: а Рыжий-то будет дома? Как-то уверена была, что будет, – все слишком плохо, чтобы еще и тут судьба тебя так гнусно наколола.
Смешной двуносый чайник, забавный, но ужасно неудобный; Ленка его держит – хочется сказать: «тремя руками», так велико усилие двух ее рук – двумя руками, пытаясь избежать ожога паром из одного носика, пока через другой в чашку льется кипяток. Совершенно нет сил на светскую беседу.
– Рыжий, скажи мне, пожалуйста, ты до сих пор работаешь в палатке?
Нью-йоркские русские; откуда они такие берутся? Не хотят ассимилироваться, не меняют имен, не ищут нормальной работы – не все, конечно, но вот эта пара и их компания, знаю еще двух или трех. Пишут статьи, читают стихи, рисуют картинки, кормятся какими-то ужасными поденными работами: то рекламными объявами для захудалых русских ресторанов, то переводами на тот же русский с китайского инструкций к товарам широкого потребления или рекламных проспектов про туры в Шанхай, то какими-то совсем уж дурными делами, вроде того, как Рыжий торгует порносетами в одной из тысяч нелегальных палаток. Весь день читает книжки и тихонько пишет в комм, на покупателей глядит недобро, но что-нибудь советует обязательно и настойчиво довольно советует – чтобы скорей ушли. Когда сама Вупи еще чувствовала себя ужасной нарушительницей закона, покупая в Бруклине свои первые сеты со звериками, она спросила Рыжего: слушай, ведь это все запрещено, откуда палатки, откуда сеты, как что происходит? Рыжий тогда пустился в длинные объяснения по поводу законов «серого» порнорынка, но Вупи не дослушала, отвлеклась немедленно и скоро перебила; дура; теперь бы знала больше в десять раз, и, может, не пришлось бы скакать к друзьям, похеренным на восемь месяцев за личными хлопотами, и задавать довольно стыдные вопросы. Ну
