Пьер, или Двусмысленности

красивого, меланхоличного, спокойного, бессловесного пожилого человека, в чертах лица которого – изящно-благородных от рождения и все же сильно загорелых и изможденных от бесконечной ежедневной работы на поле – неотесанность и классическое благородство странным образом слились воедино. Его точеный профиль говорил о высочайшей аристократичности; его натруженные и костлявые руки говорили о бедности.

Несмотря на то что на протяжении нескольких поколений Миллторпы жили на землях Глендиннингов, они свободно и скромно прослеживали свою родословную от эмигрировавшего английского рыцаря, который пересек море и ступил на эту землю во времена, когда правил Карл-старший[166]. Но та нужда, которая побудила рыцаря оставить свою цивилизованную страну ради кричащей пустоты, стала единственным наследием, кое он оставил своим, преклонившим колена у его постели потомкам в четвертом и пятом колене. В то время когда у Пьера появились первые воспоминания об этом необыкновенном человеке, тот – годом или двумя ранее – оставил богатую ферму из-за совершенной невозможности выплачивать земельную ренту и стал арендовать очень бедный и небольшой клочок земли, на коем стоял очень маленький, полуразрушенный дом. Там он стал ютиться вместе со своей женой – очень благовоспитанной и застенчивой особой, – тремя маленькими дочерьми и единственным сыном, парнем одних с Пьером лет. Красота, перешедшая по наследству, и цветение юности этого мальчика, добродушие его характера и что-то от прирожденного благородства, кое расходилось с однообразной грубостью и нередкой подлостью его соседей, – все эти качества рано вызвали к нему сочувственную, спонтанную дружелюбность в Пьере. Они очень часто совершали свои мальчишеские прогулки вместе; и даже суровая критичная миссис Глендиннинг, коя всегда относилась с разборчивой осторожностью к приятелям Пьера, никогда не запрещала ему дружить со столь приятным и хорошеньким крестьянином, каким был Чарльз.

Мальчики часто очень скоры и резки в составлении суждения о чьем-либо характере. Ребята недолго дружили, а Пьер уже пришел к заключению, что, сколь бы привлекательным ни было его лицо да сколь бы мягким ни был характер, юный Миллторп отличался небольшой живостью ума и что, кроме того, последнему свойственны определенная заурядность, второсортность и самовлюбленность, кои, тем не менее, не имели для себя иной пищи, кроме отцовской каши и картофеля, и что его нрав, который отличался застенчивостью и отзывчивостью в высокой степени, проявлял себя только как забавная и безобидная, хотя и неисцелимая, необычная черта характера, коя нисколько не вредила доброжелательности и общительности Пьера, ибо даже в свои мальчишеские годы Пьер проявлял безукоризненную отзывчивость, коя могла свободно затмить все его незначительные недостатки и низости, равно судьбы иль ума; охотно и радостно он заключал в объятия все хорошее, как бы оно себя ни проявило или с чем бы ни соединялось. Так и мы, в нашей юности, бессознательно формируем те самые принципы, кои потом, в сознательных да облеченных в словесную форму правилах, методично регулируют нашу взрослую жизнь, – факт, который ярко доказывает, что наша жизнь обладает детерминистической зависимостью и подчиняется вовсе не нам, но судьбе.

Если зрелый человек со вкусом способен заметить картинность природного пейзажа, то он также остро различает то, что совсем не лишне здесь упомянуть ля повретэ[167]в социальном пейзаже. В глазах этакого человека со вкусом ничто не смотрится столь живописно рядом с разметанною соломенной крышею какого-нибудь коттеджа, нарисованного Гейнсборо[168], чем свисающие грязными сосульками власы всегдашнего, отощавшего от голода нищего, вносящего разнообразие а ля повретэ в сии приятные небольшие кабинетные картины[169] светского толка, кои, тщательно покрытые лаком да вставленные в изящные рамки, висят в парадных покоях разума всех этих гуманистов, светских людей с отменным вкусом да любезных философов школы, именуемой «Компенсация» или «Оптимизм». Они убеждены, что нет почти никаких страданий на этом свете, а если какие-то все же и есть, то лишь служат для добавления изящных штрихов а ля повретэ в общую картину мира. Будьте спокойны! Господь озаботился помещением денег в банк для нас, джентльменов; для нас Он щедро устлал мир благословенным ковром летней зелени. Прочь, Гераклит![170] Плач дождя всего-навсего вынудит нас раскрыть свои зонтики!

Но мы не имеем намерения уличать Пьера путем сей двусмысленной отсылки к ля повретэ старого фермера Миллторпа. Однако ни один человек не в силах полностью избавиться от своих слабостей. Не отдавая себе в том отчета, миссис Глендиннинг всегда была одной из тех любопытных приверженцев школы Оптимизма; и в свои мальчишеские годы Пьер не вполне избежал материнского пагубного влияния. Тем не менее, когда в иные ранние зимние вечера он часто забегал за Чарльзом в старый фермерский дом и встречал мучительно смущенную, худенькую, изможденную миссис Миллторп и грустно-любопытные, отчасти завистливые взгляды трех маленьких девочек, когда он стаивал на пороге, Пьер мог услышать низкие стоны пожилого, измученного жизнью человека, кои доносились из ниши, кою нельзя было заметить от двери; тогда у Пьера могли пробудиться какие-то слабые, полудетские подозрения о чем-то большем, чем чистое ля повретэ бедности, – некие подозрения о том, каково это – быть старым, и бедным, и изношенным, и ревматиком с дрожью предчувствия близкой смерти, да еще влачить такую жизнь, состоящую из крепнущей глухоты и холода! Слабые подозрения о том, каково это для того, кто, будучи юным, живо выпрыгивал из кровати, в нетерпении встретить первые лучи утреннего солнца и не потерять ни одной капли сладостной жизни, а теперь ненавидящего те самые солнечные лучи, кои он когда-то так горячо любил, который в своей постели поворачивается к ним спиной, чтобы избежать их, и все откладывающий тот шаг, который вернет его в унылый день, когда солнце видится не золотым, но медным, и небо – не голубым, а серым, и кровь в венах, как рейнское вино, кое смерть слишком долго откладывает, чтобы испить, становится водянистой и кислой.

Пьер не забыл, что растущая бедность Миллторпов была в то время, кое мы ныне рассматриваем в ретроспективе, сильно преувеличена сплетнями