Пьер, или Двусмысленности

– О, как поживаешь, моя дорогая? – сказала миссис Глендиннинг с нежностью. – Вот нежданная радость.

– Вы правы, и, сдается мне, Пьер тоже слегка озадачен – это же он был зван ко мне на вечер, и видит, что солнце еще не село, а я сама пришла к вам. Но мне вдруг вздумалось прогуляться в полном одиночестве: погода после полудня стояла такая чудесная; и когда я случайно – поверьте, то была чистая случайность – проходила Тропою Саранчи, что ведет сюда, то наткнулась на престранного маленького мальчика с этой самой корзиной в руках. «Да, мисс, вот вы ее и купите», – сказал он. «С чего ты взял, что куплю? – возразила я ему. – Не стану я ее покупать». – «Да, мисс, вы купите; она стоит двадцать шесть центов, но вам я отдам за тринадцать, и ничего не возьму себе за труды. Знаете, я все мечтал, чтоб у меня завелись мелкие монетки по полцента. Скорей, я не могу тянуть, и так уж долго вас прождал».

– Какой сметливый маленький бесенок, – рассмеялась миссис Глендиннинг.

– Дерзкий маленький негодник, – воскликнул Пьер.

– Ну, и я-то сама разве не глупей всех глупышек, если рассказываю свои приключения вот так просто? – улыбнулась Люси.

– Нет, то сама божественная чистота, – закричал Пьер в порыве неумеренного восторга. – Цветок так же простодушно раскрывает свои лепестки, ибо скрывать ему нечего.

– А теперь, моя милая маленькая Люси, – сказала миссис Глендиннинг, – позволь Пьеру взять твою шаль да оставайся у нас, выпей чаю. Стало быть, Пьер отложит свой ужин, так как время вечернего чая вот-вот наступит.

– Сердечно благодарю, но на сей раз я не могу остаться. Подумать только, я едва не упустила из виду, зачем вас посетила; я принесла эту клубнику вам, миссис Глендиннинг, и Пьеру, ведь Пьер всегда кушает ее с таким удовольствием.

– У меня хватило дерзости предположить именно это, – воскликнул Пьер, – для вас и меня, вы слышите, маменька, для вас и меня, надеюсь, вы понимаете.

– Прекрасно понимаю, дорогой брат.

Люси покраснела:

– Как это тепло звучит, миссис Глендиннинг.

– Очень тепло, Люси. Так ты не желаешь остаться на чай?

– Нет, мне уже пора возвращаться, это была совсем коротенькая прогулка, до свидания! Нет, не провожай меня, Пьер. Миссис Глендиннинг, не удержите ли вы Пьера подле себя? Знаю, вы хотите, чтоб он остался: вы же прервали беседу о каком-то домашнем деле, когда я вошла; вы оба смотрели подлинными заговорщиками.

– И ты недалека от истины, Люси, – промолвила миссис Глендиннинг, ни тоном, ни жестом не обнаружив желания задержать ее.

– Да, дело величайшей важности, – сказал Пьер, останавливая на Люси многозначительный взгляд.

В то самое мгновение, когда Люси должна была вот-вот уйти, она помедлила у дверей; и лучи закатного солнца, что лились из окна, облекли ее фигурку прелестным золотым сиянием, а на ее чудесные живые черты, ясные и чистые, как у всех выходцев с Уэльса, легла нежная краска, словно алое зарево на снежный покров. Ее белое, украшенное голубыми лентами платье ниспадало свободными складками и прекрасно облегало ее фигуру. Пьеру едва не показалось, что лишь одним путем может она покинуть особняк – упорхнуть в открытое окошко, а не просто выйти в двери. Весь ее облик в ту минуту говорил ему о ее несказанной радости, о том, что она полна сил, что беззащитна и таинственно эфемерна.

В юности мы не склонны предаваться зрелым философским размышлениям. Голову молодого Пьера не посещали мысли о том, что если расцветшая роза остается прекрасной всего только день, то и пора весеннего цветения девушки, ее стройность, ее свежесть промелькнут и исчезнут почти столь же скоро, словно бережливые силы природы с завистью поглощают их, дабы после воссоздать и пробудить к жизни новую девичью весну, питая те цветочные бутоны, что развертывают лепестки первыми. У молодого Пьера в ту пору не рождались мысли, что навевают величайшую печаль; он не размышлял о неизменной бренности всякой земной красоты, о том, что самые пленительные живые создания идут в пищу всепоглощающей и ненасытной меланхолии. Мысли Пьера не были таковы, но все же приходились несколько сродни этим.

И она станет моею женою? Я, кто на днях взвесился и узнал, что во мне сто пятьдесят фунтов живого веса[56], я возьму за себя ее, легкую, как небесный пух? Сдается мне, и одного супружеского объятия хватило б, чтобы сломать ее хрупкое тело, и она исчезнет, словно дым, поднявшись вверх, к небесам, с которых сюда явилась, приняв человеческую форму, доступную взору смертных. Не бывать этому; я принадлежу тяжелой земле, а она – небесному эфиру. Небом клянусь, наше супружество – дело нечестивое!

Меж тем как эти мысли язвили его душу, миссис Глендиннинг занимали только ее собственные размышленья.

– Что за прелестная tableau[57], – воскликнула она наконец, слегка обернувшись, грациозно и с игривостью, – прелестная, право же; по-моему, все это было затеяно с умыслом меня развлечь. Орфей, находящий Эвридику, или Плутон, похищающий Прозерпину. Превосходно! Сюжет вполне годится и для того и для другого.

– Нет, – сказал Пьер мрачно, – это последнее из двух. Теперь, впервые в жизни вижу тут смысл.

«Да, – добавил он про себя, – я Плутон, похищающий Прозерпину, как и любой влюбленный, которому ответили взаимностью».

– И было бы очень глупо с твоей стороны, брат Пьер, упустить из виду еще кой-что, – промолвила его мать, все еще следуя своему ходу мыслей, что не