негодница призналась, что, когда нужная сумма не набирается, она, дабы получить искомое, добавляет что-то к другим покупкам. Заявила также, что из домашних денег откладывает на свои нужды, хочет, к примеру, купить себе бусы, чем привела меня в бешенство. Больше же всего меня тревожит, что таким образом она постепенно забудет, что такое экономная, бережливая жизнь»{1103}.
Но требуя от жены бережливости и экономии, Пипс уже в октябре этого же года приобрел себе новый камзол: «Сегодня утром надел свой новый плисовый камзол; вещь дорогая и благородная; обошлась мне в 17 гиней»{1104}.
Можно сделать вывод — в семье С. Пипса модником был муж, а не жена. Чего стоит только ирония в его словах, когда он описывает наряд жены: «В полдень — домой, обедать; жена — необычайно хороша в своем муаровом платье в цветах, которое она пошила два года назад; вся в кружевах — красотка да и только!»{1105}. Жена, по мнению Пипса, должна была заниматься домом, а не красоваться в нарядах. Он пишет в «Дневнике»: «Утренняя беседа с женой, в целом приятная, немного все же меня огорчила; вижу, что во всех моих действиях она усматривает умысел; будто я неряшлив специально, чтобы ей было чем заняться, чтобы она целыми днями сидела дома и о развлечениях не помышляла. Жаль, что это ее заботит, однако в ее словах есть доля истины, и немалая»{1106}.
Кроме скупости по отношению к жене С. Пипс иногда позволял себе и поколачивать ее. Справедливости ради нужно сказать, что в рассматриваемое время побои были обычным явлением в семьях любого социального статуса.
Как замечает Барри Кауард: «Избиение жены и жестокость действительно имели место…»{1107}. В декабре 1664 г. Пипс пишет: «Вчера вечером легли рано и разбужены были под утро слугами, которые искали в нашей комнате ключ от комода, где лежали свечи. Я рассвирепел и обвинил жену в том, что она распустила прислугу. Когда же она в ответ на это огрызнулась, я ударил ее в левый глаз, причем настолько сильно, что несчастная принялась голосить на весь дом; <…> на душе у меня после этого было тяжко, ведь жене пришлось весь день прикладывать к глазу припарки; глаз почернел, и прислуга заметила это»{1108}.
Познакомившись с тем, какую роль отводил Пипс «любимой» жене, посмотрим, теперь, как относились в семье к слугам. С одной стороны, они действительно рассматривались как члены семьи. Слуги вместе с хозяевами спят, моются, играют в карты, их свадьбы празднуются как семейный праздник. С другой, — обычай колотить слуг был распространен еще шире, чем побои жен.
В январе 1660 г. Пипс записывает: «…И затем домой, где обнаружил, жену и прачку. Сидел у себя до тех пор, пока не появился под моим окном ночной сторож со своим колокольчиком, как раз когда я писал эти строки, и не прокричал: “Половина второго ночи, и холодное, морозное, ветреное утро”. Я тогда отправился спать, а жена и служанка все еще стирали»{1109}. Из всех домашних дел стирка — самая тяжелая работа, поскольку нужно было натаскать воды, нагреть ее, а после стирки и полоскания белья всю использованную воду вынести. Даже не очень богатые семьи, в которых не было прислуги, нанимали приходящих прачек. По этой же причине белье стирали не чаще одного раза в месяц.
В ноябре 1660 г. Пипс отправился к сэру Уильяму Баттену, инспектору Королевского флота, своему соседу и приятелю. В «Дневнике» он записал: «Сегодня свадьба его слуги и служанки. Позвано очень много купцов и прочих знатных гостей, с тем чтобы собрать молодым денег, что мы, когда обед кончился, и сделали». Интересно, что и в этом случае Пипс умудрился проявить свою скупость: «Я дал 10 шиллингов и ни пенса больше, хотя, думаю, остальные дали больше и посчитали, что и я дал столько же»{1110}.
Жена Пипса не гнушается играть со своей прислугой в карты, и сам Пипс не видит в этом ничего плохого: «Дома жена играла с прислугой в карты, все очень веселы. Я — в постель, они же допоздна сидели за картами и играли в жмурки»{1111}. Очень интересное замечание делает Пипс по поводу наряда и украшений дочери сэра Уильяма Пенна, адмирала, специального уполномоченного Морского управления, в день ее свадьбы: «Одета в затрапезное платье, на руке дешевый браслет — подарок служанки…»{1112}. Отношения со слугами напоминают, скорее, отношения с домочадцами. Но при этом слуг постоянно колотят. В декабре 1660 г. Пипс записал: «Сегодня утром, обнаружив, что некоторые вещи лежат не там, где им надлежит, схватил метлу и стал колотить горничную до тех пор, пока она не закричала на весь дом, чем крайне мне досадила»{1113}. Или в «Дневнике» есть следующая запись: «Поскольку жена и горничные жаловались на мальчишку, я вызвал его наверх и отделывал плеткой до тех пор, пока не заболела рука, и, однако ж, мне так и не удалось заставить его признаться во лжи, в которой его обвиняют. В конце концов, не желая отпускать его победителем, я вновь взялся за дело, сорвал с него рубаху и сек до тех пор, пока он не признался, что и в самом деле выпил виски, от чего все это время отрекался. А также сорвал гвоздику, главное же, уронил на пол подсвечник, от чего отпирался добрых полчаса. Надо сказать, я был совершенно потрясен, наблюдая за тем, как такой маленький мальчик терпит такую сильную боль, лишь бы не признаться во лжи. И все же, боюсь, придется с ним расстаться. Засим в постель; рука ноет»{1114}. Трудно сказать, был ли виноват мальчик, поскольку одна из служанок в доме, Люси, часто пила. Возможно, мальчик признался лишь затем, чтобы избавиться от побоев. Вероятно, все-таки, что не все постоянно били своих слуг. Поскольку Пипс не хотел, чтобы соседи знали, что он это делает. Однажды вернувшись домой, он обнаружил, что кухарка Люси «по недосмотру, оставила входную дверь открытой, что привело меня в такое бешенство, что я, пинком ноги в зад, загнал ее на крыльцо, где отвесил ей солидную оплеуху, свидетелем чего стал мальчишка-посыльный сэра У. Пенна; это привело меня в еще большее бешенство, ибо не сомневаюсь: он доведет увиденное до сведения хозяев, а потому улыбнулся сорванцу самым ласковым образом и обратился к нему совершенно спокойно, дабы он не подумал, что я сержусь; и все же история эта не идет у меня из головы»{1115} .
