– Мост оказался сожжен, – продолжил Змеевик, – и мы не смогли найти золотую тропу, когда пошли в обход…
– Неужели?
В голосе Кобзаря Тео не услышал ни капли удивления.
– Скажите, как найти золотую тропу… пожалуйста, – попросила Санда.
Музыкант выпрямился, бросил конец портновской ленты к мечу Змеевика и, вытягивая из рукава полоску, вернулся к Тео и Санде.
– Знаете сколько? Четыре шага майастры, дорогие. Догадайтесь сами, что это значит.
Тео глянул в разноцветные глаза Кобзаря и понял, что тому отлично известно об их приключениях. Интересно, откуда он все знает? Наверняка пользуется каким-то волшебным предметом Смерти, показывающим события на расстоянии.
– Что ж, поговорим, – кивнул музыкант. – Итак, вас волнует…
– Тропа, – вразброд сказали все четверо.
– А вот и нет! – усмехнулся Кобзарь. – Любовь.
– Что? – пискнула Санда.
Музыкант сбросил с кобзы ткань и стал тихонько что-то наигрывать, лукаво поглядывая на компанию.
– Ну-ка расскажите, что для вас любовь! Начнем с вас, горячая на язык барышня, – интересно, насколько горячо сердечко в вашей груди? Что для вас любовь, дорогая?
– Еще чего, – огрызнулась Шныряла. – Лучше про тропу расскажите!
– Всему свое время. Ну, так… любовь для вас – это…
– Бред сивой кобылы! – Шнырялу буквально подбросило на ноги. Змеевик вскинул на девушку удивленные глаза, но она это проигнорировала. – Все эти ваши любови-моркови – трата времени. И если какой тип с башкой, набитой соломой, вздумает ко мне подойти с таким разговорчиком – получит по этой самой башке со всего размаху! Я ему эту любовь знаете куда засуну…
– Не надо! – отшатнулся Глашатай, и кобза испуганно брякнула. – Мы все поняли. Будем надеяться, на вашем пути окажется тот тип, голова которого окажется наполнена чем-то посерьезней, чем солома, ну или как минимум будет достаточно защищена во время признания…
Змеевик еле слышно хмыкнул, Шныряла покосилась на него, и их взгляды встретились. Кобзарь выхватил из рукава колбочку в металлической оправе, сунул между Шнырялой и Змеевиком, посмотрел на шкалу и воскликнул:
– Сто кошачьих выдохов! Теплеет! Змеевик, а теперь вы. О да, я знаю ваше истинное имя, не удивляйтесь. Музыка знает истину, а я знаю музыку, так что истина прекрасно известна и мне. Разве что язык в моем рту слегка… неповоротлив. Побочный эффект договора со Смертью, знаете ли. Так что для вас любовь?
Все внимательно смотрели на Змеевика, и тот помрачнел. Кобзарь снова начал наигрывать, пока парень молча крутил на пальце кольцо.
– Ждать.
Шныряла села на место. Правда, немного поближе к Змеевику, чем раньше.
– Интересно, – кивнув, отметил музыкант. – А сколько ждать?
– День. Ночь. Всю жизнь или даже вечность. Чтобы однажды быть вместе.
– Когда?
– Когда время остановится, чтобы пойти вспять.
Струна брякнула. Кобзарь побледнел, его взгляд скользнул по кольцу Змеевика. Музыкант склонил голову, и шляпа грустно дзинькнула, вторя последней болезненной ноте неоконченной песни.
– Любовь – единственная боль, которая нам приятна. Но оттого она не перестает быть болью, – сдавленным голосом проговорил Кобзарь.
Щеки Шнырялы побелели. Глашатай какое-то время молчал, потом нарочито весело повернулся к Саиде:
– Что вы думаете, дорогая?
– Вы ведь не только про любовь девушки к парню? Да? – Саида дернула себя за челку. – Родителей тоже можно любить и друзей…
– Разумеется. Любить можно все на свете, – оживился музыкант. – Разумеется, кроме Смерти и манной каши с комочками.
– Я думаю, любить другого – значит не позволять ему упасть. Когда трудно. Понимаете?
– Отлично сказано, дорогая! – Кобзарь снова коснулся струн. – А для тебя, Теодор, что такое любовь? Или… постой: мы договорились обозначать это буквой Л. Так что же такое Л?
Все смотрели на Теодора. Когда ожидание стало невыносимым, он пробурчал:
– Нам нужно найти тропу.
Улыбка Кобзаря потухла, по лицу, прикрытому перьями и бирюльками, скользнула тень.
– Не стоит.
– Почему? – упорствовал Теодор. – Вангели уже, наверное, добрался до Путеводителя…
