ловушку — хотят привести самолет к себе. Радисту было приказано проверить волну связи и позывные. Радист выполнил приказание, и на вторичный запрос они получили те же данные — идти курсом 270 градусов. Опять не поверив, экипаж стал запрашивать фамилии командира части, начальника штаба, потом штурмана. Получая быстрые, короткие, правильные ответы, экипаж заколебался, а услышав прямой приказ выполнять даваемые ему команды, подчинился, но времени на разговоры ушло много, и в конце концов, не дотянув трех километров до аэродрома, винты остановились, пришлось садиться на вынужденную. Да что говорить о молодежи? Старые «полярные волки», возвращаясь ночью с боевого задания по глубоким тылам противника, имея у себя на борту абсолютно все средства самолетовождения и не особо доверяя им, предпочитали для верности «махать» мимо своих аэродромов за Волгу, благо топлива хватало.
Возможно, кто-нибудь когда-нибудь возьмется написать книгу «занятных историй в воздухе», а их, надо прямо сказать, немало. Да, такая книга была бы не только интересной, но и поучительной для начинающих авиаторов. Ведь таких «университетов» нигде не проходят.
К слову сказать, указанные мной экипажи стали лучшими пропагандистами вождения самолетов с применением всех средств и способов радионавигации.
В битве за Москву
К октябрю 1941 года германское военное командование сосредоточило крупные силы пехоты, танков и авиации в районах Белый, Ярцево, Рославль, Трубчевск и Шостка. 30 сентября — 2 октября эти силы перешли в наступление с задачей обойти Москву с севера и юга, окружить наши войска, уничтожить их и овладеть Москвой. Октябрь 1941-го был один из тяжелейших месяцев войны…
Левофланговая группировка из района Белый — Ярцево наносила удар в направлении Ржев — Калинин — Клин. Центральная группировка из района Ельня — Рославль была нацелена на Спас-Деменск, Юхнов, Малоярославец. Наконец, правофланговая немецкая группировка из района Трубчевск — Шостка наносила удар в направлении Орел — Тула — Сталиногорск — Кашира — Рязань.
Под напором превосходящих сил наши наземные части отходили с боями, нанося врагу большие потери. Для поддержки наземных войск была брошена вся авиация, в том числе и дальнебомбардировочная. Нашим боевым экипажам указывались участки дорог, по которым двигались фашистские мотомеханизированные колонны. Иногда эти участки достигали двадцати и даже тридцати километров. В выборе цели и отыскании точки прицеливания экипажам предоставлялась полная самостоятельность и инициатива. При налетах на скопления войск в городах и других населенных пунктах указывалась точка прицеливания, а иногда и заход на цель.
На бомбежку летали преимущественно группами, в два — пять самолетов, реже — в составе эскадрильи (девятки). При этом не только ночные, но и дневные полеты проходили без прикрытия истребителями. В результате даже при благоприятных метеорологических условиях, способствовавших действию мелкими группами, наши бомбардировщики несли ощутимые потери от многочисленной истребительной авиации противника. Но несмотря на это, перед нашей дивизией ставилась одна боевая задача за другой. Все чаще они исходили непосредственно из Ставки Верховного Главнокомандования.
Как-то в октябре, вызванный в Ставку, я застал Сталина в комнате одного. Он сидел на стуле, что было необычно, на столе стояла нетронутая остывшая еда. Сталин молчал. В том, что он слышал и видел, как я вошел, сомнений не было, напоминать о себе я счел бестактным. Мелькнула мысль: что-то случилось, страшное, непоправимое, но что? Таким Сталина мне видеть не доводилось. Тишина давила.
— У нас большая беда, большое горе, — услышал я наконец тихий, но четкий голос Сталина. — Немец прорвал оборону под Вязьмой, окружено шестнадцать наших дивизий.
После некоторой паузы, то ли спрашивая меня, то ли обращаясь к себе, Сталин также тихо сказал:
— Что будем делать? Что будем делать?!
Видимо, происшедшее ошеломило его.
Потом он поднял голову, посмотрел на меня. Никогда ни прежде, ни после этого мне не приходилось видеть человеческого лица с выражением такой страшной душевной муки. Мы встречались с ним и разговаривали не более двух дней тому назад, но за эти два дня он сильно осунулся.
Ответить что-либо, дать какой-то совет я, естественно, не мог, и Сталин, конечно, понимал это. Что мог сказать и что мог посоветовать в то время и в таких делах командир авиационной дивизии?
Вошел Поскребышев, доложил, что прибыл Борис Михайлович Шапошников[47] — Маршал Советского Союза, начальник Генерального штаба. Сталин встал, сказал, чтобы входил. На лице его не осталось и следа от только что пережитых чувств. Начались доклады.
Получив задание, я уехал.
Прошло несколько дней… На аэродромы нашей дивизии начали садиться — и в одиночку, и группами — самолеты других дивизий. Это были машины, уходившие из-под вражеских ударов с фронтовых аэродромов. Скоро набралось три полка: пикировщики, штурмовики, бомбардировщики ТБ-3, — и я получил распоряжение включать их «пока что» в состав нашей дивизии. Всего у нас оказалось более 400 самолетов, но большая часть из них была неисправна. А между тем к полетам по глубоким тылам противника прибавились боевые задачи по взаимодействию с нашими наземными войсками.
Штаб дивизии, по сути дела, стал работать круглые сутки: днем поднимались в воздух и шли выполнять боевые задания пикировщики, штурмовики и бомбардировщики, ночью — снова бомбардировщики. Задачи нам ставили то непосредственно Ставка, то командование ВВС. Нередко эти задачи противоречили одна другой. Решил доложить генералу Жигареву и просить его внести ясность — чьи указания выполнять?
Вскоре я был вызван в Ставку и там встретился с командующим ВВС. Ставились задачи фронтовой авиации. Нужно было прикрыть выгрузку стрелковой дивизии на одной из фронтовых станций.
— Вы можете это выполнить? — обратился Сталин к Жигареву.
— Могу, товарищ Сталин, — ответил Жигарев.
— А хватит ли у вас на все истребителей? — последовал опять вопрос.
— Хватит, товарищ Сталин.
— Ну, хорошо. Мы об этом сообщим фронту, — сказал Сталин.
Получив задание для своей дивизии, я попросил П. Ф. Жигарева принять меня, чтобы уточнить нашу дальнейшую боевую работу.
— Хорошо, поедемте со мной. Действительно, мне на вас жаловались, что вы не всегда выполняете поставленные штабом ВВС задачи.
По приезде в штаб ВВС был вызван начальник штаба, чтобы срочно выделить полк истребителей для прикрытия выгрузки войск. Начальник штаба не сходя с места сказал: «Вы же, товарищ командующий, знаете, что истребителей у нас нет». Положение Жигарева оказалось не из легких… Раздался звонок по «кремлевке». Звонил Сталин, спрашивал — дано ли распоряжение о выделении истребителей. Что-то ответит Жигарев?! «Истребители, товарищ Сталин, выделены. С утра прикрытие выгрузки войск будет обеспечено». Посмотрев на начальника штаба, я встретил его изумленный взгляд. Мы с недоумением смотрели на Жигарева, который, как ни в чем не бывало, положил трубку и спросил меня, какие есть вопросы.
Доложив положение дел, я просил командующего каким-то образом отрегулировать постановку задач. Были вызваны оперативные работники, и командующий дал им указание, чтобы перед тем как ставить дивизии те или иные задачи, спрашивать — есть ли задания от Ставки. Задания Ставки выполнять немедленно, без предварительных докладов штабу ВВС, отмечая проделанную работу в боевых донесениях. Вопрос был решен. Мы распрощались. Для меня так и осталось неизвестным — как Жигарев, не имея истребителей, вышел тогда из положения?..
Все чаще и чаще вставал вопрос о привлечении нашей дивизии для боевой работы на переднем крае. Положение на фронте становилось все напряженнее. Враг подходил к Москве. Шла эвакуация правительственных учреждений. Все посольства выехали из Москвы в Куйбышев. Сталин, будучи Председателем Совета Народных Комиссаров, Председателем Государственного Комитета Обороны и Верховным Главнокомандующим, все больше и больше сосредоточивал в своих руках решение всех военных вопросов, в том числе вопросов обороны Москвы. Без его ведома ничего не делалось. Помнится, как Александр Михайлович Василевский[48], будучи заместителем начальника Генштаба, с ведома отдельных членов Государственного Комитета Обороны послал под Тулу не то роту, не то батальон собранных за ночь солдат. Сталин в это время отдыхал, и решили не беспокоить его по этому поводу. Когда же потом ему доложили, он хотя и согласился с решением, но выразил недовольство, что это сделали без него, и дал указание впредь обо всем ему докладывать.
Гражданских людей в Ставке, за редким исключением, практически не было. При моих посещениях Ставки я встречал лишь Маленкова и Берия.
В один из тех дней в Ставке я стал свидетелем весьма знаменательного разговора, который ярко показывает роль Сталина в битве за Москву, в противовес злобным утверждениям Хрущева[49] о малой значимости Верховного Главнокомандующего в годы войны.
Шло обсуждение дальнейшего боевого применения дивизии. Раздался телефонный звонок. Сталин, не торопясь, подошел к аппарату и поднял трубку. При разговоре он никогда не держал трубку близко к уху, а держал ее на расстоянии, так как громкость звука в аппарате была усиленная. Находящийся неподалеку человек свободно слышал разговор. Звонил корпусной комиссар Степанов — член Военного совета ВВС. Он доложил Сталину, что находится в Перхушково (здесь, немного западнее Москвы, находился штаб Западного фронта).
— Ну, как у вас там дела? — спросил Сталин.
— Командование ставит вопрос, что штаб фронта очень близок от переднего края обороны. Нужно штаб фронта вывести на восток за Москву, а КП организовать на восточной окраине Москвы!
Воцарилось довольно длительное молчание…
— Товарищ Степанов, спросите товарищей — лопаты у них есть? — спросил спокойно Сталин.
— Сейчас… — вновь последовала долгая пауза. — А какие лопаты, товарищ Сталин?
— Все равно какие.
— Сейчас… — Довольно быстро Степанов доложил: — Лопаты, товарищ Сталин, есть!
— Передайте товарищам, пусть берут лопаты и копают себе могилы. Штаб фронта останется в Перхушково, а я останусь в Москве. До свидания.
Не торопясь, Сталин положил трубку. Он даже не спросил, какие товарищи, кто именно ставит эти вопросы. Сталин продолжил прерванный разговор.
Эпизод весьма краткий, и вряд ли он требует дальнейших пояснений.
Между прочим, за все время войны мне не доводилось видеть Хрущева в Ставке, тогда как В. М. Молотова, А. И. Микояна, А. А. Жданова, А. С.
