можно вести разговор на разных языках так, словно переводчика не существует.
Черчилль вытащил сигару такого размера, что подумалось, не изготавливают ли ему эти сигары на заказ. Речь Черчилля была невнятна, говорил он, словно набрав полон рот каши, однако Павлов ни разу не переспросил его, хотя беседа была весьма продолжительна.
В руках Павлова были записная книжка и карандаш: он, оказывается, одновременно стенографировал. Павлова я уже знал, так как мы перебрасывали его на самолете Асямова в Лондон. Небольшого роста, белокурый молодой человек обладал поразительным мастерством переводчика.
Тосты продолжалась. Черчилль на глазах пьянел, в поведении же Сталина ничего не менялось. Видимо, по молодости я слишком откровенно проявлял интерес к состоянию двух великих политических деятелей: одного — коммуниста, другого — капиталиста — и очень переживал, чем все это кончится…
Наконец, Сталин вопросительно взглянул на меня и пожал плечами. Я понял, что совсем неприлично проявлять столь явное любопытство, и отвернулся. Но это продолжалось недолго, и я с тем же откровенным, присущим молодости любопытством стал смотреть на них.
Судя по всему, Черчилль начал говорить что-то лишнее, так как Брук, стараясь делать это как можно незаметнее, то и дело тянул Черчилля за рукав. Сталин же, взяв инициативу в свои руки, подливал коньяк собеседнику и себе, чокался и вместе с Черчиллем осушать рюмки, продолжая непринужденно вести, как видно, весьма интересовавшую его беседу.
Встреча подошла к концу. Все встали. Распрощавшись, Черчилль покинул комнату, поддерживаемый под руки. Остальные тоже стали расходиться, а я стоял как завороженный и смотрел на Сталина. Конечно, он видел, что я все время наблюдал за ним. Подошел ко мне и добрым хорошим голосом сказал: «Не бойся, России я не пропью. А вот Черчилль будет завтра метаться, когда ему скажут, что он тут наболтал…» Немного подумав, Сталин продолжил: «Когда делаются большие государственные дела, любой напиток должен казаться тебе водой, и ты всегда будешь на высоте. Всего хорошего». — И он твердой, неторопливой походкой вышел из комнаты.
Из различных рассказов о Черчилле я знал, что у него на службе находится некое лицо по фамилии, по-моему, Томпсон, главной обязанностью которого было пить вместе с Черчиллем, когда это на него находило, ибо не всякий человек мог с ним пить. В этот приезд к нам британский премьер жил на даче Сталина, имел в своем распоряжении достаточное количество армянского коньяка, после употребления порядочной дозы которого устраивал борьбу на ковре со своим партнером. Привожу это я лишь для того, чтобы подчеркнуть, как непросто было состязаться с таким человеком и все же оставить его опростоволосившимся.
Сколь велико было пристрастие британского премьера к нашим спиртным напиткам, можно судить и по тому, что посланные Сталиным через Черчилля различные подарки Рузвельту — черная икра, балык, рыба — были доставлены в целости, а вот водка и коньяк были выпиты в пути, о чем сам Черчилль и сообщил Сталину, присовокупив свои извинения…
18 августа противник силами 6-й армии при поддержке авиации после мощной артиллерийской подготовки форсировал Дон на участке Трехостровская — Акимовский, закрепился на восточном берегу и, прорвав 23 августа нашу оборону, вышел к Волге в районе поселка Ерзовка, что севернее Сталинграда. Части немецкой 4-й танковой армии, наступавшие вдоль железной дороги Котельниковский — Сталинград, к 31 августа форсировали реку Червленую, достигли района поселка Питомник и таким образом вышли на ближайшие подступы к Сталинграду. Начался второй период оборонительного сражения.
Наши войска вели тяжелые оборонительные бои. АДД, поддерживая их действия, наносила бомбовые удары по живой силе и переправам противника через Дон на участке Хлебный — Рубежный, бомбила вражескую группировку, прорывавшуюся к Волге в районах Котлубань, Кузьмичи, Ерзовка, и немецкие войска, наступавшие с юго-запада в районах населенных пунктов Блинников, Зеты, Абганерово, Цаца, Плодовитое, разрушала переправы через реку Червленая на участке Варваровка — Андреевка, уничтожала самолеты противника на аэродромах Суровикино, Обливская, Аксай.
С 19 по 28 августа не было ни одной ночи, когда бы подразделения АДД не бомбили скопления немецко-фашистских войск и техники на переправах в районе Хлебный — Рубежный. Мы не имели точных данных о месте расположения каждой переправы, и потому нам приходилось освещать реку с помощью сброшенных с самолетов на парашютах медленно опускавшихся стокилограммовых светящихся бомб. Поддерживаемые стропами, они медленно спускались, освещая все окрест, и это позволяло обнаруживать переправы. Интересная деталь — переправа, разбитая у берега, бездействовала дольше, чем разбомбленная посередине реки, ибо на ее восстановление уходило в два раза больше времени. Это было установлено через разведку, причем не сразу, и в дальнейшем мы старались поразить цель не в середине реки, а били по ее берегам. 1466 самолето-вылетов — таков итог работы АДД в этом районе в период с 18 августа по 2 сентября.
В августе 1942 года первые пять полков АДД были преобразованы в гвардейские. В опубликованном документе говорилось:
«В боях за Советскую Родину против немецких захватчиков 1-й, 81-й, 250-й, 748-й и 750-й авиационные полки Дальнего Действия показали образцы мужества, отваги, дисциплины и организованности. Ведя непрерывные бои с немецкими захватчиками, эти авиационные полки нанесли огромные потери фашистским войскам и своими сокрушительными ударами уничтожали живую силу и технику противника, беспощадно громили немецких захватчиков.
За проявленную отвагу в боях за Отечество с немецкими захватчиками, за стойкость, мужество, дисциплину и организованность, за героизм личного состава преобразованы:
1. 1-й авиационный полк Дальнего Действия в 1-й Гвардейский авиационный полк Дальнего Действия — командир полка полковник Чирсков Б. Ф.
2. 748-й авиационный полк Дальнего Действия — во 2-й Гвардейский авиационный полк Дальнего Действия — командир полка подполковник Микрюков Н. В.
3. 750-й авиационный полк Дальнего Действия — в 3-й Гвардейский авиационный полк Дальнего Действия — командир полка подполковник Щербаков А. П.
4. 250-й авиационный полк Дальнего Действия — в 4-й Гвардейский авиационный полк Дальнего Действия — командир полка подполковник Глущенко.
5. 81-й авиационный полк Дальнего Действия — в 5-й Гвардейский авиационный полк Дальнего Действия — командир полка майор Омельченко А. М.»
Гвардейские знаки личный состав носил с гордостью и достоинством. Кроме того, и полуторные гвардейские оклады, которые в большинстве переводились семьям, тоже имели свое значение.
В первой части нашего повествования уже отмечалось, что Верховный Главнокомандующий не только уделял пристальное внимание развитию Авиации дальнего действия, но и повседневно наблюдал за ее боевой работой, и это было известно всем боевым экипажам, ибо, летая на дальние цели, в частности на Берлин — столицу фашистской Германии, а также на столицы ее вассалов, каждый экипаж, выполнивший боевое задание, имел право прямо с воздуха доносить об этом лично Сталину. Вот, например, выписка из донесений экипажей, участвовавших в налетах на Берлин:
«В ночь с 26 на 27 августа 1942 года экипаж Молодчего А. И… Взлет 21 час 16 минут. Двинск — 22.33. Береговая черта 00.24–02.57. Привет Сталину. Задание выполнил, следую на свой аэродром. Все в порядке».
«В ночь с 29 на 30 августа 1942 года экипаж Симонова М. В. Взлет 20 часов 32 минуты. Двинск — 22.06. Мемель — 23.13. Гроза — 23.40 — все в порядке. Полет продолжаю. 01.13 — Москва. Кремль, товарищу Сталину — нахожусь над Берлином» и так далее.
Как правило, при наших полетах на дальние цели Сталин не уходил отдыхать, пока не сядет последний самолет и не станет известно, сколько самолетов еще не вернулось.
Днем он всегда спрашивал, вернулся ли еще кто-нибудь, и искренне радовался, когда наши потери были невелики, а также когда возвращался или обнаруживался тот или иной экипаж или летчик, которых мы считали потерянными. Многие наши летчики попадали к партизанам, и мы прямо группами вывозили их оттуда.
Полеты на дальние цели были весьма сложными вследствие того, что всякий раз мы испытывали большие трудности с выяснением метеорологических условий. Принимать решение на вылет приходилось, ориентируясь по картам, на которые наносились сведения о погоде, получаемые из Англии, а также на основании переданных в эфир метеосводок невоюющих стран. В этом смысле территория Европы была для нас, что называется, белым пятном, но как бы ни были скудны получаемые извне данные, приходилось довольствоваться ими. Насколько все это было сложным, легко представить себе, сопоставив то тяжелое время и наши дни, когда на помощь синоптикам пришли не только новейшая аппаратура, но и метеорологические спутники Земли, благодаря которым сейчас известны метеоусловия на всей нашей планете, включая Арктику и Антарктику. Но даже имея в своем распоряжении такую технику, синоптики нередко ошибаются, и их прогнозы расходятся с действительностью.
Неясность и трудности с метеосводками приводили к тому, что решения на боевые вылеты чаще всего приходилось принимать вразрез с прогнозами. И, однако же, в подавляющем большинстве случаев решения эти были правильными. Были и ошибки, которые влекли за собой потери. Но шла война, нужно было бить врага на его же территории, проходилось идти на определенный риск.
Кажется, в июле 1942 года, при боевых вылетах на Данциг в районе Кенигсберга наши самолеты попали в грозу, быстро распространявшуюся на огромное пространство и на запад, и на восток. Экипажи были вынуждены бомбить запасные цели и пробиваться на свои аэродромы. Болтанка в грозе временами была столь сильной, что управлять самолетом становилось невозможно. Вряд ли для летчика есть в воздухе что-либо страшнее, чем попасть в грозу, разве что пожар, но при пожаре можно в конце концов покинуть самолет и спуститься на парашюте. Стремительные же восходящие и нисходящие потоки воздуха в грозе бросают самолет, как щепку, с огромными перегрузками, которые подчас столь велики, что разваливают самолет, и летчик в этих условиях совершенно беспомощен. Даже при желании летчик не всегда может покинуть самолет, ибо он не в состоянии преодолеть возникающие перегрузки. Полное представление об этом имеет лишь тот, кто сам побывал в такой переделке. Я лично не знаю человека, который, по тем или иным причинам зайдя в грозу, сделал бы это вторично. Разумеется, я не имею здесь в виду специально оборудованные самолеты, предназначенные именно для прохождения гроз с научными или какими-либо другими целями.
Из того боевого вылета не вернулось десять экипажей. Таких потерь мы еще не имели… Как всегда, ночью позвонил Сталин, спросил, как идут дела. Я доложил, что экипажи в районе Кенигсберга встретили грозу, бомбят запасные цели и возвращаются на свои аэродромы.
— Как же метеорологи не предусмотрели этих грозовых явлений?
— Метеорологи, товарищ Сталин, предсказывали грозы.
— Так кто же тогда послал самолеты? За это нужно привлечь к ответственности.
— Приказ на вылет самолетов дал я и допустил ошибку. Больше в этом никто не виноват.
