представлял себе, как вы сможете служить под его началом. Понимаете, обычно все-таки предполагается, что подчиненный должен признавать если не превосходство командира, то, по крайней мере, его право принимать решения за всех. А в данном случае выходит все наоборот. Ройту Годвину ничего не стоило сказать о каком-нибудь деле - "Ну нет, мне в этом никогда не разобраться, голова не та. Вот был бы здесь Анри, он бы уладил это куда лучше". Я не стал бы это повторять, но он ведь и при вас нередко говорил такие вещи, так что это не секрет. Ройт Годвин не скрывал, что всегда вами восхищался.
На памяти Ольгера это была самая длинная тирада, которую когда-либо произносил немногословный писарь. Хенрик против воли улыбнулся.
- Ну, положим, не всегда... Первое время после нашего знакомства мы с Годвином терпеть друг друга не могли.
- Да что вы? - удивился Маркус Кедеш.
- Да. Но, признаюсь - это была исключительно моя вина. В те дни я вел себя, как настоящий сноб.
Первое время после поступления в кадетский корпус ему было не до того, чтобы обращать внимание на своих новых соседей по комнате. Он как раз получил короткое письмо из дома, в котором сообщалось, что болевший лихорадкой Найт пошел на поправку, как и большинство других больных из их усадьбы, а вот мама заболела. Письмо написал их с братом ментор, мейстер Жанэ. Об отце в нем не было ни слова, но Анри и так прекрасно знал, как обстоят дела. С самого начала эпидемии отец почти все время проводил в своих комнатах наверху - он очень мало интересовался заболевшими, следя только за тем, чтобы никто из помогавших в лазарете слуг не имел доступа в господскую часть дома. Поступки собственной жены, лично ухаживающей за больными в лазарете, глава поместья считал нелепой и опасной блажью, но не пытался вмешиваться, так как в глубине души, должно быть, понимал, что без ее усилий эпидемия бы охватила все поместье. Анри никогда особенно не уважал отца, но в дни перед отъездом в корпус он был готов его возненавидеть.
После получения письма Анри провел несколько недель, словно в тумане. Только мысль о своем долге помешала ему взять в конюшне лошадь и верхом помчаться назад, домой, чтобы удостовериться, что с мамой все будет в порядке. Правда, в тот момент ему еще казалось, что самое худшее все-таки не произойдет. Анри было тринадцать лет, и смерть еще казалась чем-то нереальным, не имеющим прямого отношения к нему и его близким. А потом пришло еще одно письмо. Каким-то непонятным образом он догадался о его содержании еще до того, как прочитал его - в ту самую секунду, когда принял у слуги конверт. Но больше всего его поразило то, что мама умерла уже давно - по сути, в те же дни, когда он получил первую новость о ее болезни. Все эти дни, пока он так отчаянно желал, чтобы все обошлось, она была уже мертва. Собственные мысли на этот счет запомнились ему довольно плохо, а вот ощущение бессмысленности и какой-то разъедающей несправедливости произошедшего осталось очень четким даже много лет спустя. Словом, неудивительно, что к концу первого месяца обучения в кадетском корпусе он с трудом мог припомнить, как зовут соседей по спальне. Другие ученики их возраста приписывали его замкнутость высокомерию - это было неудивительно, если учесть, что Анри принадлежал к одной из самых знатных в корпусе фамилий, а состояние его отца значительно превышало те, которыми могли похвастаться семьи его сокурсников. Этого было бы вполне достаточно, чтобы остальные его невзлюбили, а Анри, сам того не замечая, постоянно подливал масла в огонь. Помимо строевых занятий и фехтования, им полагалось проходить некие общие дисциплины, вроде математики, истории Инсара и чистописания. Получившему прекрасное домашнее образование Анри его товарищи казались невыносимо тупыми. Возможно, если бы он не ощущал себя таким несчастным, он легко заметил бы, что в подавляющем большинстве случаев дело было отнюдь не в тупости, а в недостатке изначальных знаний, но он постоянно чувствовал себя измученным и раздраженным и не испытывал никакой наклонности проявлять снисхождение к другим. Так что, если его сосед по спальне, Годвин Торис, полчаса не мог решить элементарную задачу, Анри совершенно не стеснялся поднять руку и скучающе-небрежным тоном назвать правильный ответ - к восторгу ментора и бешенству всех остальных учеников. А поскольку его отец мог позволить себе нанимать для своих сыновей лучших наставников, то в фехтовальном зале он легко отбивал наскоки Годвина, желающего отплатить "паршивому аристократу" за испытанное в классе унижение. Словом, Ан не замечал, как восстанавливает против себя остальных кадетов. Напротив, Годвин, не переносивший однокурсника, мало помалу стал душой компании. Некоторые, вроде неуверенного в себе Френца Эйварта по прозвищу Дергунчик, потянулись к Торису из-за того, что нуждались в его покровительстве, другим, как Джулиану Лаю, просто импонировал открытый и жизнерадостный характер Годвина. Торису почти никогда не изменяло дружелюбие - за исключением моментов, когда ему приходилось иметь дело с Анри. После нескольких столкновений однокурсник начал действовать на Годвина, как яркая тряпка на быка.
Катастрофа разразилась где-то в первых числах октября. Анри ненадолго отлучился из комнаты для занятий, а, вернувшись, услышал за дверью обсуждение, связанное - как он внезапно понял - с ним самим.
- Интересно, что он там все время прячет под бумагами. Вы видели? Стоит наставнику отвлечься, как Индюк сдвигает книгу в сторону и таращится на какой-то листок.
- Сейчас посмотрим, что у него там! - заявил Годвин, подходя к столу.
Анри резко толкнул дверь класса. Он заметил, как при его появлении некоторые из кадетов как бы невзначай отступили к своим скамьям, и это разозлило его даже больше, чем Годвин, с идиотским видом замерший прямо возле его стола. Лежавшие на нем листы и книги были сдвинуты, а обтрепавшееся от многих прочтений письмо оказалось у Ториса в руке. Анри почудилось, что от злости все внутри сжалось в тугой, холодный ком.
- Я вижу, вы позволяете себе трогать чужие вещи, - отчеканил он.
В присутствии наставников кадеты должны были обращаться друг к другу на "вы", но в спальне и гостиной это правило обычно нарушалось, и даже ученики из разных возрастов запросто обращались к собеседнику на "ты". Но отчуждение, которое окружало Анри со всех сторон, диктовало свои правила.
