рева фантастических монстров мне была уготована часовая лекция о моей нерадивости, неряшливости, что можно бы и помочь матери.
— Мам, я тебе всегда помогала, так что, нельзя чуть-чуть отдохнуть?
— Можно-то можно, но ты уже неделю и пальцем не шевельнешь! Отдых что, бесконечный? Раньше ты такая внимательная была, интересовалась, что у меня происходит, помогала опять же… Настенька, может, случилось что?
— Все в порядке, — резко произнесла я, встала и вышла в коридор. Оделась, несмотря на поздний час.
— Ты куда? — всполошилась мама.
— Гулять. Я взрослая и имею на это полное право, — отчеканила я, и, не прощаясь, хлопнула дверью.
Кутаясь в куцую джинсовую куртку, я шагала по улице и злилась. Уже неделю как на меня ополчился целый свет. Мол, и грубая, и наглая, и злобная, и раньше вообще не такая была…
Хм. Может, и не такая, пришло в голову. Раньше я действительно не отваживалась на такие резкие заявления знакомым людям.
Раньше я триста раз думала и переживала, не обижу ли я человека.
Хм…
— Настька-а! — раздался громкий возглас. Бывшие однокурсницы. Раньше я с ними не ладила — крикливые, хамоватые и пошлые. Проверим.
— Привет, девчонки! Как дела?
— Привет! — заводила, Машка, смерила меня взглядом. — Мы вот идем бухать, но ты же этого не любишь.
— Почему не люблю? Мне просто мало предлагают, — отшутилась я. И тут же почему-то остро захотелось водки.
— Ну так пошли с нами.
Дружной гурьбой мы ввалились в забегаловку, где желание водки было быстро реализовано. Аналитические чувства притупились. Я наслаждалась весельем и расслабленностью. Девочки оказались очень даже милыми, смешливыми. А вот мальчики за соседним столиком — наоборот. Что-то они такое про нас сказали… И что-то мы им, естественно, эдакое ответили. Водка делала свое дело, кто-то кого-то таскал за волосы, а потом мы резко помирились и, признавшись в любви друг другу, всей компанией шли по ночной уже улице, назло громко распевая песни. Из предыдущего дня только одно слово застряло у меня в голове и никак не желало выметаться оттуда — бессердечная. Эх, хорошо-то как в этом новом качестве! Но неужели последние перемены в характере — правда? Мной овладела легкая тревога. Надо это как-то проверить. Исключительно для эксперимента я взяла в руки камень и крикнула:
— Ха, смотрите, оружие пролетариата! А пойдемте бить буржуев!
И бросила камень в какое-то большое стекло.
Каким образом битье окон способствует выявлению бессердечности, я тогда не думала. Не думала об этом и позже, когда нас забирал патруль и везли куда-то. И уж тем более я не могла этого понять ближе к утру, когда пришла в себя за решеткой в районном «обезьяннике».
В здании было тихо. Мои более трезвые приятели, похоже, сумели внятно отбрехаться — из ночной компании остался только незнакомый парень, который изредка всхрапывал на узкой скамеечке под стенкой. Кроме него и меня в «обезьяннике» коротали ночь помятый, испитой и вонючий мужик бомжеватого вида, от которого я тут же отодвинулась в противоположный угол, и цыганка неопределенных лет, сидевшая рядом. По другую сторону решетки, напротив нас, полудремал за столом дежурный. Я не рискнула его будить — злой и невыспавшийся он может быть очень неприятным. К тому же у меня начинала классически ныть голова, и усугублять эти страдания разговором с представителем власти при исполнении не хотелось.
Цыганка несколько раз посматривала на меня — долгими, внимательными взглядами. Наконец, пододвинувшись ближе, негромко спросила:
— Как звать тебя, красавица?
Я демонстративно отвернулась и промолчала. Не люблю иметь дело с цыганами — начнут с копейки, заболтают и вытянут всё что есть в карманах.
— Послушай меня, девочка. Порча на тебе страшная, смертельная, — не отставала цыганка. Ну вот, началось.
— У меня денег нет, — сквозь зубы процедила я. Обычно эта фраза действует хорошо, но не в этот раз.
— Я не из-за денег, послушай, я помочь тебе хочу…
— А ну тихо! — рявкнул дежурный, приподнимая голову. — Гражданка, вы опять за свое?
— Я тихо, тихо-тихо…
— Имейте в виду, я все слышу. А вы, — кивнул он мне, — уже очнулись? Тогда будем составлять протокол…
Нарочито поискав на столе бумагу, и не найдя (хотя она лежала у него под папкой, я видела), он встал и грозно сказал:
— Я иду за бумагой. Чтоб без меня тут была тишина и порядок! Или такое вам устрою…
Парень на скамеечке согласно всхрапнул, остальные покорно молчали. Я хотела сказать дежурному, что вот же бумага — но вовремя сообразила, что ему, похоже, просто надо выйти по своим делам. Пришлось оставаться с цыганкой и прочими.
— Девонька, — снова заговорила цыганка. — Ты не думай, я не для выгоды своей к тебе обращаюсь. Здесь-то какая мне выгода?
Ага, загипнотизирует и припрется потом ко мне домой, мрачно подумала я.
— А потом разойдемся мы как кони в степи и не увидимся больше никогда, — словно прочтя мои мысли, продолжала она. — А я не могу пройти мимо
