меня себе. Но я тебе не лгала…ни разу не солгала, Рейн. Мое тело не умеет лгать. Оно искренней с тобой, чем любое мое слово. Когда я ненавидела, и оно ненавидело. На тебе есть следы этой ненависти…
- Они и вполовину так не болят, как следы твоей лживой любви под кожей. Молчи…молчи, Одейя дес Вийяр. Не играй со мной снова. Проигравший трижды уже не попадется в ту же ловушку.
Не смотрит на меня, и эта горечь в его голосе отравляет меня смертельным ядом. Это и есть смерть. Потому что если у меня не останется его любви, то я стану никем и ничем. У меня больше никого нет, кроме него.
- Иногда тело не созвучно с душой… У тебя есть душа, девочка-смерть? Что-то там, под твоей кожей и костями…что-то, где есть нечто святое? Что- то, что ты не сожгла в своей слепой ненависти и фанатизме? Что-то для меня там есть? – взревел и обернулся ко мне с жутким оскалом.
Я открыла рот, чтобы сказать о сыне…и не смогла. Не смогла. Только в груди заболело сильнее… так сильно, что воздух ртом поймала, а он обжег все внутри. Что я скажу…что было от него и для него, а я не сберегла? Если ненависть может быть сильнее, то он возненавидит еще больше.
- Уходи, маалан.
- Не уйду.
И тряхнула прутья.
- Не уйду! Без тебя не уйду…Скажи мне…скажи, кого можно привести. Я тебя не оставлю! Дай мне спасти тебя, Рейн!
- Никого! Ты – последняя, кому я бы здесь доверился, – меня пополам согнуло от понимания, что он готов умереть, но не сказать мне, где его отряд, и это было сильнее, чем если бы он ударил наотмашь по лицу, – а знаешь… в лесу, когда понял, что ты меня в ловушку заманила, убить тебя хотел и не смог. Шею твою руками обхватить и голову развернуть до хруста и…не смог. Мои люди там подыхали из-за тебя. Всего лишь движение рук, и все бы живы остались. Каждый раз не смог на твой каждый, когда ты смогла.
Пока он говорил, я пятилась к двери спиной, пока не наткнулась на стеклянный кувшин на полу и с хрустом не раздавила, чувствуя, как осколок вспорол пятку. Вспорол…вспорол пятку. Его голос начал теряться где-то на фоне нарастающего гула, на фоне ускользающего детского плача и воплей смерти. На фоне его другого голоса, который шептал мне о любви когда-то давно. Наклонилась и схватила дрожащими пальцами осколок, поднесла к горлу и вдавила острием ровно посередине.
- Мне больше нечего терять, Рейн дас Даал. Я потеряла все. У меня ничего и никого не осталось, кроме тебя. И если ты выбираешь смерть, то только вместе со мной.
Сквозь туман видеть, как метнулся к решетке, впиваясь в нее пальцами.
- Брось стекло, маалан. Брось! Дура!
- Или скажешь, куда бежать и кого звать…или я перережу себе горло. Жизни нет без тебя и не было никогда.
Он дергает решетку и что-то орет, а я веду краем стекла по шее, и кровь течет мне за пазуху за разорванный корсаж и рубаху под ним.
- Далия дас Даал…слышишь? Далия дас Даал ожидает меня на развилке. Бросай стекло…бросай, твою мать, бросай.
И сползает на колени, дергая решетку и захлебываясь хриплым «бросаааай».
Подползла к нему на коленях и прижала к себе через клетку за голову, а его трясет всего.
- Где на развилке, где?
А он за волосы меня схватил и в глаза мне смотрит, дрожит, весь покрытый потом, и кровь по шее моей размазывает.
А потом к себе рывком.
- Ты что творишь, маалан…что же ты творишь со мной?
- Где? – шепчу и целую его шею с бешено бьющейся веной.
- У леса возле старой дороги, где на развилке, там указатель сломанный. Туда прийти она должна утром сегодня…ты все равно не успеешь, маалан. Поздно уже.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. ОДЕЙЯ
Самым сложным было выбраться из цитадели, окружённой воинами Маагара, готовыми в любой момент к вторжению валласаров. Самоуверенный велиар, единственный законный наследник Ода Первого, всегда был тупым болваном и, если считал, что ему удалось поставить меня на колени, он ошибался. Отец всегда говорил, что ум его дети поделили поровну, как и другие благодетели. Говорил, что ума больше всего досталось Анису. Меня он в учет не брал никогда. Но то, что Маагару достались лишь жалкие крохи, знали все, и именно поэтому рядом с братом всегда ошивался его хромоногий и горбатый советник – Харам. Никто не воспринимал всерьез уродца-шута, а на самом деле это отец приставил к брату одного из умнейших людей во всех объединенных королевствах. Вот кого стоило бояться по-настоящему. Только Харама ранили, и сейчас он отлеживался в лазарете при часовне. Без
