зафиксировавшие процесс разрешения конфликтов в присутствии короля. Данный круг источников — вполне репрезентативен для решения поставленных задач. При исследовании практики власти и тех изменений в ней, которые были следствием взаимодействия римских и германских начал, следует учитывать, что каждый из указанных выше типов источников отображал собственную картину действительности, и они не подлежат механическому сложению. Немыслимо изучать мировоззрение авторов в отрыве от жанровых канонов, определявших форму их высказываний.
Памятники франкской эпохи породили концепции, которые историография XIX в. ввела в широкий научный оборот, а историография XX — начала XXI в. подкрепила анализом разнообразного социально-экономического материала. Историография вопроса необъятна в силу ряда причин: данная проблематика является животрепещущей не только для национальных — французской и немецкой — историографий, занимающихся исследованием прошлого своих народов и стран, но и для исторической науки России, Англии и (с XX в.) США, в значительной степени построивших собственную медиевистику на изучении генезиса феодализма в Западной Европе.
Концепция романо-германского синтеза уходит корнями в споры между «германистами» и «романистами» раннего Нового времени{1}, но она стала центральной для исследования Раннего Средневековья в XIX в. Значительный вклад в ее формулировку внесли классики французской медиевистики О. Тьерри и Ф. Гизо, которые выдвинули основные положения идеи романо-германского синтеза в Меровингском королевстве франков, используемые исследователями и поныне{2}.[1] Во второй половине XIX в. данная концепция продуктивно разрабатывалась Ф. Даном{3}.
После появления работ указанных ученых сложилась целая традиция рассматривать Раннее Средневековье как время, когда падение римской государственности привело к смешиванию остатков сложных социальных связей развитого городского античного общества и более примитивного набора социально-экономических связей, уходящих корнями в верность варварских военных отрядов своему предводителю (“Treugemeinschaft” или “Treugelobnis” немецких авторов), а также этику аграрного мира, еще сильно скрепленного узами родового строя. Публикация трудов Тьерри и Гизо во многом определила содержание не только гимназического, но и университетского образования практически во всех странах Европы и Америки вплоть до нынешних времен. Уже в этом исследовании проявилось характерное отношение к основным историческим сочинениям указанного периода, в особенности, к «Истории» Григория Турского как к кладезю ярких и вполне достоверных фактов, не изжитое и до сих пор в ущерб другим источникам по истории периода. Не обошлось и без заведомых преувеличений, а именно: постепенное проникновение небольших отрядов и групп варваров в пределы Римской империи стало восприниматься как организованная по всем правилам военного искусства и подчиненная единой цели кампания германских народов против Рима {4}.[2] Много внимания уделялось тому, как на основе синтеза военных порядков германцев и остатков римской государственности вырос новый, «феодальный» тип социально-экономических отношений, в котором, в соответствии с его классическим определением, личная преданность королю (или сеньору) и участие в его военных походах вознаграждались правом условного владения землей и взимания с живших на ней крестьян податей{5}. Понимание процесса перехода от Античности к Средневековью сложилось во многом благодаря работам, написанным в рамках традиции немецкой “Rechtgeschichtliche Schule”, основанной Савиньи, и ее подражателями во Франции{6}.
Весомый вклад в идею преемственности между позднеантичными и раннесредневековыми порядками внес Н.Д. Фюстель де Куланж{7},[3] показавший, что римские социально-экономические установления просуществовали значительное время после падения политических структур Римской империи на Западе. Несмотря на это, особый средневековый уклад, в соответствии с его воззрениями, сложился только в результате развития условных держаний в позднемеровингскую и, в особенности, — каролингскую эпоху.
Среди многих важных вопросов, которые ставили эти труды, следует назвать один, и поныне остающийся дискуссионным, — проблема периодизации процесса романо-германского синтеза, вызвавшая разногласия и ныне предлагающая противоречивые решения. Научная традиция усвоила легко вычитываемую из сочинений франкских историков концепцию о том, что “historia francorum” эпохи правления Меровингской династии состояла из двух периодов: времени правления «варварских королей» в римской по сути провинции и периода мутации этих порядков и набиравшего силу процесса синтеза, создавшего уникальную раннесредневековую социально-политическую и культурную среду. Одновременно, расцветшая аграрная история согласовывала собранный материал с той же концепцией политического развития, тем самым придавая ей глубину и фундированность{8} . Несмотря на возникновение двух прямо противоположных точек зрения, вопросам периодизации процесса романо-германского синтеза во Франкском королевстве в период между исчезновением римской власти в Галлии в конце V в. и превращением королей в императоров в начале IX в. уделялось мало внимания. Уверенность в объективной очевидности родоплеменных и дружинных порядков и завершенности исследования римских представлений о публичной власти сделала ненужным какое-либо серьезное изыскание и дальнейшее уточнение хронологии процесса романо-германского синтеза в раннесредневековом Франкском королевстве в историографии XIX — первой половины XX в. Франкские короли времен династии Меровингов воспринимались в том числе как варварские предводители военных отрядов, и тогда смысл их власти был понятен по умолчанию. Считалось, что идея адаптации дружинных связей к позднеримским провинциальным порядкам делает ненужным изучение особенностей организации власти указанного периода, потому что и сами дружинные порядки, и римская государственность считались хорошо исследованными и, более того, понятными интуитивно при чтении хроник того времени. Показательно, что в середине XX в. Бухнер полагал: королевская власть была по сути германской (и это означало для него ее сходство
