Потому Антона, недолго думая, отдали на попечение бабушке и деду – родителям отца – и устремились к светлому будущему, пахнувшему хрустом зеленых бумажек, престижем и вольным ветром.
Бабушку Антон почти не помнил. Ласковый голос, щекочущий ноздри запах «Красной Москвы», черные с красными цветами платки, креповые платья, которые дед так и оставил висеть в шкафу. Анна, голубка, которую он не мог забыть, немного напуганная молодая женщина с фотографии, где оба они были похожи на актеров черно-белого кино. Дед нес свою тоску, которая с годами не становилась легче, сквозь дни и ночи, научился уживаться с ней, как с неприятной соседкой, и находил утешение в воспитании внука.
Они жили вдвоем скромно и просто. Антон любил деда искренне. Его восхищал цельный характер, стойкость и нехитрые, непоколебимые принципы, которые тот внушал Антону с ранних лет мягко, но настойчиво. Не обижай слабых, Антоша, не бери чужого, не бей первым, но если нападают – защищайся.
Родители приезжали и уезжали. Они никак не могли осесть на одном месте. Дипломатическая карьера, которую, по настоянию собственных родителей, еще пыталась построить мать, впрочем, уже тогда чаще мелькавшая больше на страницах светской, чем новостной хроники, требовала известной гибкости, отец трудился на благо западной науки. Бывало, они сами месяцами не видели друг друга и приезжали к Антону порознь, оставляли деньги, местные деликатесы, одежду, технику, особенно часто – телефоны. Но Антон ходил с простеньким сенсором, который выбрал сам, не желая выделяться. В местной школе его знали с первого класса, и конфликт на социальной почве случился только однажды.
– Ты мамочкин или папочкин? – презрительно спросил Тимур, нахальный развязный парень, слывший в школе «проблемным ребенком», и ткнул его пальцем в грудь. – Без них-то зассышь?
Антон не зассал.
Они дрались долго, до кровавых соплей, до полного изнеможения, не щадя ни себя, ни противника. Поднялись одновременно, одурев от схватки, и Тимур первым протянул грязную ладонь.
– Беру свои слова обратно. Давай мир.
Кто бы сказал Антону тогда, что вскоре они будут неразлейвода – не поверил бы.
Антон не ждал перемен, когда родители, в очередной раз приехав, на сей раз вместе, вдруг объявили: насовсем. «Во всяком случае, надолго», – сказала мать, оценивающе разглядывая Антона. Дело было в мае, впереди маячило лето, деревня, где у деда цвели вишни и на девять соток раскинулся огород. Родители против планов сына не возражали, занятые обустройством новой жизни. И Антон не ожидал никакого подвоха, когда, уже вернувшись в город в августе, услышал от матери:
– С осени пойдешь в пятнадцатую гимназию. Я уже все устроила. Будешь учиться в нормальной школе.
Антон опешил.
– А моя – ненормальная? – с вызовом спросил он. – Отец там учился и вроде выучился.
– Хорошая школа, – одобрительно откликнулся отец, не отвлекаясь от ноутбука. Стекла очков блестели отраженным светом экрана, на столе, как бастионы, громоздились кипы распечаток. – Меня там сделали человеком! Но мама дело говорит.
Мать улыбнулась мягко, подошла, соблюдая дистанцию. Шелковый халат серо-жемчужного цвета оттенял дымчатые серые глаза. Она вся была шелковая и стальная, и, глядя на нее, Антон никак не мог понять: что привлекло в ней когда-то смешливого и прямого отца.
– Лучше, чтобы аттестат у тебя был из другой школы. И к тому же пора заводить нужные знакомства. Ты понимаешь…
– Не понимаю.
Мать замолчала (улыбка стала еще мягче), положила руку на плечо Антону. Он вздрогнул, отвыкший от ее прикосновений. Как фокусник из шляпы, мать извлекла откуда-то небольшую коробку.
– Это к новому учебному году.
Логотип Антон узнал сразу. Несколько таких коробок лежали у него в ящике. Кровь бросилась к лицу при воспоминании о том, что Руська, вульгарная и притягательная девица из параллельного, во всеуслышание пообещала сделать за такой телефон, никого не стесняясь, зная, что неоткуда его достать. При мысли о Руське, о том, что он мог бы проверить твердость ее слов, Антону стало жарко.
– Нет, – он встал, сбрасывая руку матери с плеча, – из своей школы я не уйду. Знакомьтесь, с кем хотите, – мстительно закончил он.
Мать не воспитывала и не переубеждала. Вместо этого нанесла дипломатический визит тестю, а против деда Антон играть не мог.
Теперь дед сидел в песочном круге света старой лампы и делал вид, что разгадывает кроссворд, а на самом деле вел переговоры с Антоном.
– Ты чего артачишься насчет гимназии? Дело-то хорошее. Имя артистки, игравшей в «Азазель». Шесть букв, вторая «а».
– В гробу я видал эту гимназию. Не знаю.
– И я не знаю. Ты не горячись, жизнь – длинная дорога, а твои родители жизнь повидали, хорошую жизнь. И тебе хотят лучшей жизни. У Данте –
