Утихли.
Побродил я по дому.
Сел на диван. Прилёг после.
Слушал, слушал, как улица вздыхает, и забылся.
Проснулся.
Разделся. Устроился под одеяло.
Глаза сомкнул уж только на рассвете.
22
27 апреля.
Светлое Христово Воскресение.
Пасха.
Очень уж погожее утро —
Щебечут и галдят на улице птицы.
В доме пронизано всё ярким светом — из-за него и стен не видно даже.
Я просыпаюсь — с ощущением чего-то… Откидываю одеяло. Встаю ногами на тёплое, солнечное, пятно на полу. Убираю постель. Одеваюсь.
Вижу:
За вербами, которые я принёс неделю назад из леса, распушившимися, словно шмелями облепленными, стоит икона
Помывшись, иду на кухню — там мама.
— Христос воскрес!
— Воистину воскресе.
Возле маминых ног, потираясь, вращается кошка, урчит — по случаю Великого дня её не гонит мама из избы. Отец её, наверное, не слышит.
Иду в столовую.
На столе, залитом солнечным светом — солнце сюда заглядывает только ранним утром, — стоит деревянная чашка с крашеными яйцами.
Отец в праздничной рубахе сидит за столом. Нащупывает рукой чашку, берёт из неё яйцо,
— А какого оно цвета?!
— Голубое! — отвечает ему с кухни мама.
— Как небо?! — спрашивает отец.
— Как небо! — говорит мама.
— Угадал, — говорит отец.
Лицо его будто светлеет — улыбается.
— Сон сёдня видел, — говорит он.
— А?! — переспрашивает с кухни мама.
— Сон видел сёдни! — повторяет отец, не раздражаясь.
— Ну?! — говорит мама.
— А будто утро раннее, трава в росе. Прокос дойти мне будто надо… Иду, кошу. Литовка будто острая… В конце прокоса кто-то в белом, светлом… А из-за края солнце будто всходит…
— Ну?! — говорит мама.
— А всё, — говорит отец.
— А-а, — говорит мама.
Выходит она с кухни, садится в столовой на табуретку, смотрит то на меня, то на отца, и подбородок её плачет.
Отец яйцо в ладони держит — как небо.
А у меня: зуб коренной вдруг разболелся — дырявый сразу, кажется, от мозга и до копчика. Стою, терплю и, водки выпить, что ли, думаю, не то доймёт ведь,
