ли этот, не побежит ли еще к кому-нибудь печалиться.
– Не похоже, чтоб напугался. Вишь, печку растопил. Пироги что ли печет?
– Пускай себе печет, – ответил дьяк, трудно слезая с коня и привязывая уздечку к чахлой осине.
Постояли бок о бок, глядя на дом. Вдруг Маркел чертыхнулся, заковылял вперед.
– Чего? Чего? – догнал его ярыжка.
– Многовато чаду для печки!
Дымила не только труба. Серые клубы поднимались и откуда-то сбоку.
– Пожар там! Вышибай калитку!
Репей побежал вперед, с размаху ударил в дощатую створку плечом – и чуть не упал вместе с нею.
Ворвались во двор.
Из окошек вверх струился дым. Внутри, за слюдой, багровели и покачивались сполохи.
– Дураки мы с тобой! – закричал Трехглазый. – А меняла ловок. Ошибся я в нем! Принял волка за овцу! Убил он мастера, оборвал концы! И дом поджег!
Дверь выламывать не пришлось, она была не заперта.
Внутри горела сваленная на полу солома, но пол и стены еще не занялись.
Забили огонь, затоптали, залили водой из кадушки. Только тогда перевели дух.
– Вот же собака! – Ванька вытирал рукавом закопченное лицо. – Не поспей мы – всю слободу бы запалил, а подуй ветер – и улица бы зашлась. Есть же гады, а, Маркел Маркелыч? Ништо. Сыщем Золотникова – его, поджигателя, самого на костре спалят, и правильно.
Дьяк отдышался, приступил к поиску. Сунулся туда, сюда, откинул крышку погреба, свесился вниз.
– Чуднo. Трупа нигде нет… Не убивали, значит, Рябого? Куда же он делся? Ну-ка, Ваня, беги за дом.
Репей сорвался, исчез. Минут через десять вернулся смущенный, скребя затылок.
– Там это… Сад. И оттуда в переулок калитка… Нараспашку… Сбежал, выходит, Рябой. Сразу после менялы подпалил избу и сбежал. А я, дурак, за сугробом сидел. Не пойму только, зачем дом-то было поджигать?
– А вот зачем.
Пока парень бегал, Трехглазый осмотрелся поосновательней.
– У него тут свой денежный двор.
В углу пирамидой лежали красноватые бруски – монетная медь. Из печки, обмотав руку полотенцем, Маркел достал рублевый чекан – раскаленный, но еще не оплавившийся.
– Сколько им надо было рублей, столько и шлепали. Медь где-то доставали, а чекан, похоже, подлинный, казенный. Да, брат, тут дело государево. Ничего, зато теперь есть на воров улики. Можно брать их за караул.
– Можно-то можно, да некого, – вздохнул ярыжка. – Мастера теперь ищи-свищи. Менялу разве что?
– На кой нам меняла. Он только сбытчик. Может, и не единственный. Нет, Ванюша, мы пойдем на Денежный двор, где служит Рябой. Чекан покраден оттуда. Ну, будет тамошним начальникам за такого мастера.
– Охти мне, бедному! Ай, Фролка, ай, вор! Что учинил, паскуда!
Голова Денежного двора с ужасом, словно ядовитую змею, держал перед собой чекан. Начальник был мясист, рожей складчат, на носу и на щеке по бородавке. Маркел про себя окрестил его Жабой.
– Так подлинный чекан иль нет? Отвечай, Кирилл. Если подлинный, то как он у Рябого оказался дома?
– Подлинный… – Жаба (так-то его звали Кириллом Полуэктовым) покаянно вздохнул. – Осенью Рябой сказал, что оплошкой уронил чекан в плавильню. За то был бит батогами, и взыскано с него за убыток казне рубль тринадесять копеек с полушкой…
– То-то он разорился, – недобро усмехнулся Трехглазый. – Сколько за полгода этим чеканом мастер рублей нашлепал? Тыщи? Десятки тыщ?
– Один Фролка знает. Ох, беда… – Полуэктов всхлипнул. – Погонят меня с места. Самого бы под кнут не положили. Не снесу я кнутного боя! У меня водянка, у меня печенка хворая…
Стало Маркелу его, мордатого, жалко.
– Если Рябой на допросе повинится, что покрал чекан сам, без потачки, может, отделаешься малой карой. А впредь будете чеканы стеречь лучше.
