беспрекословного подчинения и постоянных реальных достижений, конкретных дел. И так далее, список претензий прилагался. И затаил он на Аркашу в душе большое зло. В новом проекте Макс все исполнения и все риски тащил на себе, а легкая жизнь и порхание по бабам достались Аркаше. Насколько они разные, показывает такой факт: Аркадий не приобрел ни здесь, ни в Москве никакой недвижимости, относясь к жизни на родине как к временной, у него все было в аренде: дома, квартиры, машины, а Иваницкий обкладывал себя приобретениями, которые в итоге и потянули его на дно. Уехал бы следом за Аркашей, и сильно сомневаюсь, что их бы нашли. Поднимать волну местные олигархи, властные ребята да и московские чиновники не стали бы, чтобы не светить свои нетрудовые доходы и преступное попустительство. Но Максим не мог оставить деньги, пожертвовать малым, чтобы сохранить большее. Даже ушлая тетка не объяснила мужику непреложную истину: «Не бери от жизни все — не унесешь!» — философски заметил Илья и добавил: — Но руководствовался Макс не только жадностью, в гораздо большей степени его мотивировало чувство мести.
— «Октябрята говорят: плоховатый мальчик!» — тусклым голосом процитировала я и повторила: — От жадности и завистливой ненависти он легко застрелил брата.
— Как сказал Довлатов: «Человек человеку все что угодно, в зависимости от обстоятельств». К тому же согласись, в этом есть определенная поэтическая справедливость: вор у вора украл, и в конечном итоге преступник преступника и убил. Невольно подумаешь о божьем суде, — иронично, но с грустинкой усмехнулся Башкирцев и вдруг вспомнил кое о чем: — Кстати, — повернул он голову, отвлекаясь от дороги и внимательно посмотрел на меня, — о Лене Кротовой. Ее задержали. Она дала показания, во всем признавшись, и сейчас находится в КПЗ до суда. Она очень настойчиво просит свидания с тобой. Пойдешь?
— Нет, — холодно ответила я и повторила: — Нет. О чем она может со мной говорить? Либо попросить прощение, либо вывалить на меня все свои обиды и обвинения, порожденные больной завистью. В том, что она начнет каяться, я сильно сомневаюсь. Уверена, что ей доставляло удовольствие смотреть, как я мучаюсь и болею, а еще предвкушать, как меня арестуют. Это очевидно. Я вот вспоминаю, как ребята собирались и шумно обсуждали, чем могут мне помочь, искренне, по-честному, и она со всеми сочувствующе вздыхала, предлагала свою помощь, гладила меня по руке и в это же время тихонько сыпала отраву мне в чашку. И что, я теперь должна выслушивать весь тот обличительный бред, что ей мечтается мне высказать? Обойдется. Пусть подавится своим не пролитым на мой мозг ядом. Меня ее психоз не касается.
— Ты будешь на нее писать заявление? — спросил Илья.
— Буду, — решительно ответила я. Подумала, успокоилась и объяснила: — Простить я ее прощу, и, наверное, уже простила. Я ее где-то даже понимаю, в той части, которая касается страсти к Максу. Она же совершила преступление не только от классовой ненависти ко мне, а от любви к нему. А он не любил никого, кроме денег, власти и себя.
— Думаю, ты ошибаешься, — мягко возразил Илья.
Мы снова помолчали.
Этот бесконечный день с его перипетиями основательно вымотал меня. Сначала похороны, потом захват в заложники, нервы сплошные с этим Костиком дерганым, освобождение и бесконечная дача показаний. Потом еще совещание, окончательно испортившее мне остатки какого бы ни было настроения. А под занавес неприятный разговор о Лене.
— Знаешь, — тихим голосом поделился мыслями Илья, обеспокоенно глянув на меня, безошибочно почувствовав мое состояние. — Кто-то сказал очень правильно: «У человека в жизни две трагедии: неосуществленная мечта и осуществленная». Вот у Макса были обе. Осуществленная: он наконец-то прибрал все деньги и собрался послать далеко и подальше всю родню, отделаться от опеки тетки и стать самостоятельным. И неосуществленная: он и на самом деле в тебя влюбился. По-своему, как умел, но действительно глубоко и сильно. И даже решил осесть в одном месте, при том что они с Аркашей большую часть жизни болтались по странам.
— А теперь наконец обрели свое место в жизни, — мрачно заметила я, — на провинциальном кладбище. — И категорично потребовала, заводясь негодованием: — Все! Не хочу больше о них говорить и слышать! Травят всякой херней, засадить в тюрьму пытаются, киллера нанимают, Аркаша даже порывался несколько кредитов взять на мое имя, перед отбытием за новым лицом, тоже не брезговал никакой копейкой, да облом для него случился. Он же не мог знать, что у меня первый муж с бзиком на тему моей безопасности и настолько вынес мне мозг вечными наставлениями на эту тему, что я держу в сейфе все документы! Я и в день свадьбы, заехав домой прямо после загса, паспорт в сейф убрала. А по ксерокопии даже очень влюбленная в Аркашу женщина оформить ему кредит на пару-тройку миллионов не могла. И это от постигшей их обоих великой любви, мать их так! Слышать больше про них не желаю! И вообще, я сегодня похоронила бывшего мужа, потом в меня пистолетом тыкали, пугали и обещали очередную дрянь вколоть, а я, между прочим, символ мира на планете! — перейдя в конце своей сбивчивой речи почти на крик, горячо возмущенно заявила я.
— Какой символ? — осторожно переспросил Башкирцев.
— Мира! «Наши женщины и дети символ мира на планете!» Слыхал?
— Нет, — очень серьезно ответил он, — не слыхал.
Продержался пару секунд и принялся хохотать.
А я вот не стала хохотать следом за ним, старательно сдерживала нервный смех и только улыбалась, и то отвернувшись к окну, чтобы Илья не заметил.
