Прикрывая рукой свой разбитый нос, Онки пересекала круглый двор, заключенный внутри правильного двенадцатиугольника образованного зданиями детского общежития Норд. Для каждой группы воспитанников — от семилетних первогодок, до семнадцатилетних учащихся последнего класса был предусмотрен отдельный огромный спальный корпус, разделенный на две равные половины секцией лифтовых шахт, одна половина заселялись девочками, а другая — мальчиками.
Во дворе была оборудована просторная игровая площадка, с кольцами, турниками, качелями и громадным, как настоящий замок, сооружением из прочного пластика, резины и дерева, предназначенным для ползания, лазания, пряток и прочих забав детворы.
Онки любила качаться на качелях. Обычно она распихивала по карманам изрядный запас леденцов, втыкала в уши беспроводные таблетки музыкального плейера и часами летала вверх-вниз на сверхпрочных канатах из полимерного волокна. Ей казалось, что на качелях легче думается, когда несешься со скоростью ветра — рассуждала она — и мысли начинают двигаться быстрее. Онки часто решала между землёй и небом усложненные задачки по математике.
Подойдя к качелям, она остановилась чуть поодаль. Они были заняты. Онки не могла вспомнить, где раньше она встречала этого маленького мальчика, по всей видимости первоклашку, который просто сидел на широкой доске, держась хрупкими ручками за канаты и почти не раскачивался, его тонкие ноги в больших кедах ещё висели высоко над землёй.
— Эй, — потребовала она, — освободи качели.
Ребенок не пошевелился, только поднял на неё пытливые зелёные глаза. Этот взгляд определенно был ей знаком. И под его мягким, но неотвратимым напором Онки устыдилась своей беспардонности.
— Всё равно тебе они не слишком нужны… — добавила она чуть более мирно.
— С тобой что-то случилось? — спросил мальчик участливо, он спрыгнул с качелей и направился к ней, — у тебя кровь…Ты дралась?
— Ну, быть может, — отвечала она небрежно, гордо шмыгнув расквашенным носом, — тебе-то что за печаль?
— Никакой печали, — не по-детски спокойно отразил он её невидимый удар, — хочешь платок?
Онки удивленно взглянула на него. Отнятая от лица ладонь действительно была у неё в крови.
— Возьми, — он протянул ей свой чистый, аккуратно сложенный вчетверо платочек, извлеченный из нагрудного кармана.
Онки, не поблагодарив, схватила его и приложила к носу.
— Драться нехорошо, — сказал мальчик.
— Но иногда это бывает нужно, — устало и как будто чуть виновато, словно вернувшийся к родне с большой войны солдат, произнесла Онки.
— Не нужно.
— Тебе не понять. Вы мальчики, вы другие. У вас нет постоянного стремления доказывать другим свою правоту.
— Кулаки всё равно не самый лучший способ.
— Да что ты меня постоянно поучаешь! — рассердилась Онки, — Я не могу вспомнить, когда и при каких обстоятельствах, но мы точно встречались с тобой прежде, умник.
— Это так, — согласился мальчик, — ты нечаянно пнула меня во дворе учебного корпуса, когда бегала со своими подругами. Меня зовут Саймон Сайгон, запомни, пожалуйста.
Онки неопределенно фыркнула. Нос у неё довольно сильно болел теперь, и она, готовая в любую секунду расплакаться, балансировала на самом кончике тонкой доски своего терпения — если бы не присутствие Саймона, то она давным-давно дала бы себе волю…
— У тебя хорошая память, — выговорила она с усилием, запрокидывая голову.
— Я знаю, — ответил он, — а у тебя, вероятно, не очень, раз ты забыла.
— Да у меня самая лучшая память в классе! — снова вспылила Онки, от негодования ненадолго забыв о своей боли, — я знаю все столицы всех стран, а также всех президентов нашей страны в хронологическом порядке их пребывания у власти, — хорохорилась она, — кроме этого я помню наизусть атомные массы всех элементов периодической таблицы.
— Ботаник, — сказал Саймон со спокойной улыбкой.
Это была, вероятно, шутка, и мальчик не имел намерения обидеть Онки, но она восприняла сказанное всерьёз. У неё чертовски сильно болел нос, поражение в драке не давало забыть о себе, а тут ещё и милюзга обзывается! Онки не выдержала.
— А за это ты ответишь! — воскликнула она, и, резко шагнув вперед, ударила Саймона по щеке.
На звук пощечины обернулись играющие неподалеку дети.
— Смотрите! — завопил кто-то из них, — она ударила мальчика! Бить слабых — самое последнее дело! Позор! Позор!
Онки повернулась и бросилась прочь. Глаза её заволокли слёзы. Вслед ей неслись обвинительные реплики и обидные слова. Она не могла видеть, чем в эту минуту занят был Саймон, но ей почему-то казалось, что он не метался, не плакал, а продолжал стоять там же, возле качелей, прикрыв ладонью покрасневшую щеку, и со спокойным достоинством смотрел ей вслед.
