красной футболке, готовая, точно горячий конь, едва загорится оранжевая лампочка над дверью, ринуться навстречу своей судьбе.
— Суррогатный резерв.
— Повезло… — заахали сидящие рядом.
— Не думаю, чтобы это было намного лучше, — ответила Белка небрежно, — говорят, что от родов тоже можно коньки отбросить.
— Чего это они тебя так? — спросила Кора, — ведь из-за войны набор в СР существенно уменьшен.
— Зато увеличена норма, и сейчас в связи с этим не всех берут, но мне сказали, что у меня какая-то особенно здоровая матка и таз широкий, вот меня и взяли, — ответила Белка, развертывая испещренный водяными знаками листок — распределительный документ — «данное свидетельство выдано лицу, которое обязуется при прохождении государственной службы в штате суррогатных матерей республики новая Атлантида выносить и родить — следующее слово было впечатано в подчеркнутый пропуск в строке на машинке — «троих» здоровых детей.»
— Ничего себе, — загудела очередь, — а раньше срочницы рожали по двое.
— Прорвемся! — отмахнулась Белка, — Контрактницы рожают и по пять. Максимально допустимое вообще двенадцать. Тогда пожизненную пенсию дают и присваивают почетное звание.
Пока осматривали Кору, она ждала в коридоре, сочтя это вежливым — какие-никакие, а все же знакомые…
— Ну что, армия? — жадно накинулись на выходящую из кабинета ожидающие.
— Армия, — мрачно подтвердила Кора.
Профессор Ванда Анбрук и её молодой супруг, гуляя, неторопливо и чинно шли по широкой парковой аллее. Гордый Макс деловито катил перед собою светло-бежевую кожаную коляску с младенцем. Онки Сакайо некоторое время следила за ними взглядом, стоя на тропинке, что бежала наискосок по заснеженному газону и через какую-нибудь сотню шагов сливалась с большой аллеей.
Направляясь сюда, она планировала застать супругов дома, они жили в коттеджном поселке на краю парка, и, встретив их несколько раньше, чем предполагала, Онки немного растерялась. Предчувствуя свое вторжение в чужую размеренную жизнь, она ощутила прилив робости, совершенно ей не свойственной. «Они гуляют с ребенком в выходной день. Они наедине и уверены, что им никто не помешает. И тут я подойду. Что мне говорить? Как себя вести?» Но вспомнилось печально-просительное лицо Коры, которая, уже остриженная наголо и одетая в «хаки», с пухлым армейским рюкзаком за плечами, перед самой посадкой в фургон, протянула Онки стопку аккуратно сложенных листков бумаги.
— Если сможешь… Передай, пожалуйста… Ему. На случай если меня убьют. Пусть сохранит, если это чего-нибудь стоит.
Девчонка решительно двинулась вперед по тропинке наперерез коляске, что плыла покачиваясь, словно каравелла, над белыми снежными буграми по краям аллеи.
— Здравствуйте, Ванда, — выпалила она решительно, спрыгнув с плотного сугроба прямо перед гуляющими, — меня зовут Онки Сакайо. Я из Норда. Заранее прошу прощения за свою наглость, но моя подруга, Корнелла Маггвайер, очень просила меня об одном одолжении. Её призвали в армию, и уезжая, она оставила мне вот это, — Онки быстро, пока ей не успели возразить, точно фокусник, извлекла из-под куртки плотный сверток, — она хотела, чтобы я передала Максу лично в руки.
— Что это? — спросил он и покраснел.
— Там стихи, — сказала Онки, держа увесистый сверток в вытянутой руке.
— Стихи? — переспросил Макс. Не принадлежащий ни к одному из признанных типов красоты, скорее даже страшненький, чего таится, он, однако, бывал очень мил, особенно когда конфузился, и сейчас большие уши его, как будто немного прозрачные на свету, нежно порозовели. Загнутые наверх кончики опущенных золотистых ресниц блестели в солнечном свете. Тонкая светлая кожа почти очистилась от прыщей — правду, должно быть, говорят, что этот недуг исцеляют супружеские объятия, — Стихи? Мне?
— Да.
— Можно… я возьму? — робко спросил Макс, взглянув на Ванду почтительно и будто бы чуть виновато.
— Ну конечно, — спокойно ответила профессор Анбрук, — почему я должна быть против?
— Спасибо, — поблагодарил Макс, бережно принимая послание из рук Онки Сакайо.
В этот момент из коляски раздался звук, похожий на скрип дверных петель. Молодой отец тут же метнулся к люльке и, склонившись над нею, нежно забормотал:
— Тихо-тихо, маленькая, спи радость моя… Всё в порядке. Я здесь.
— Извините, — сказала Онки поспешно, происходящее показалось ей чем-то очень интимным, неким таинством, присутствовать при котором посторонним явно не стоило…
Макс плавно покачивал люльку и напевал тихим голосом, пытливо заглядывая в занавешенное прозрачной сеткой окошечко коляски. Онки почувствовала себя лишней.
— Ничего страшного, — снисходительно сказала Ванда.
