тщательно выверенный прием — тогда как на самом деле, расставив персонажей по местам и создав для них среду обитания, он от скуки несется дальше, прыгая с пятого на десятое. Некоторые читатели мне говорили, что «Антология видений» немного раздражает, потому что, едва наметив ситуацию, автор бросает ее, оставляя читателя в состоянии напряженного ожидания. Но я лично считаю, что сила твоего романа именно в этом. Нет ничего хуже книги, исчерпывающей все возможности повествования. Куда как лучше, прислушавшись к Хемингуэю, смотреть на роман как на видимую часть айсберга. На странице присутствует лишь малая толика таинственного мира, прорывающегося сквозь текст. Модиано тоже так пишет. Я знаю, что вы с Модиано встречались и обсуждали ваши точки соприкосновения.
С. Л. Да, точек соприкосновения у нас оказалось немало! Один начинал фразу, другой ее заканчивал. Это касалось и воспоминаний, и вполне конкретных вещей — просто невероятно. Что до книги, сначала у меня ничего не было. Какие-то отдельные эпизоды, которые я пытался слепить вместе. Но не было структуры, продуманного плана — так что иные куски до сих пор болтаются без дела и неизвестно, куда их девать. Самые страшные дни в моей жизни — это последние три дня работы над книгой, когда надо было заканчивать, а сюжетной канвы все еще не было. То мне казалось, что какой-то кусок слишком растянут. То, что некий персонаж появляется и исчезает так незаметно, что его можно спутать с другим персонажем… В первую очередь я работал над темами, потом стала вырисовываться структура. Что мне самому нравится как читателю — это когда автор начинает рассуждать о чем-то, а я не могу понять, зачем он это делает. Я пытался делать то же, когда писал. Мне хотелось, чтобы читатель задался вопросом: зачем он нам это рассказывает? Так, в «Антологии видений» я говорил обо всем на свете, кроме фабулы, это был своего рода литературный принцип. На презентациях книги я делаю то же самое: говорю о чем угодно, только не о романе. Когда говоришь о чем-то, не говоря об этом напрямую, это создает некий побочный эффект.
Ф. Б. Да, но если читатель не понимает, к чему ты клонишь, надо, чтобы у тебя в книге было что-то, что его зацепит: стиль, музыка языка, точные сведения, юмор, живые диалоги… Ведь полно писателей, которые тоже пишут ни о чем и которых смертельно скучно читать!
С. Л. Разумеется. Я очень люблю в предисловии к роману «У подножия вулкана» Малькольма Лаури[134] одну фразу, которая отсылает к Жюльену Грину: «В своем ключевом романе „Полночь“ Жюльен Грин признается, что так до конца и не понял, зачем он пишет». Лаури эту фразу любил относить к себе. «У подножия вулкана» — это история человека, который пытается вернуть отношения с женщиной, с которой давно расстался, но, кроме взывания к призраку, временами его посещающему, в романе говорится еще про многое другое.
Ф. Б. Если бы «Антология видений» была всего лишь историей человека, который потерял сестру, изнасилованную и в четырнадцать лет ставшую проституткой, меня бы книга не заинтересовала. Но, читая ее, я хохотал до слез и думал: этот парень еще больший сноб, чем я сам, он пересказывает историю барона Ампена[135], который в «Клубе-78» дал пощечину Элли Медейрос[136]! Люди могут подумать: ба, да это ж Бегбедер написал, тут ведь через слово упоминаются ночные заведения семидесятых годов, это наверняка в духе Брета Истона Эллиса. Светскость твоей книги, возможно, вызвала прохладное к ней отношение, но мне именно это и понравилось, и я не стыжусь в этом признаться.
С. Л. Фразы типа «Горничная, которая идет работать на яхту стоимостью двадцать миллионов, должна представлять себе, что ее там ждет» — я слышал их в модельном агентстве, где про манекенщиц говорили как про рабочий скот. Работая в женской прессе, в журнале «Двадцать лет», я развил этот юмористический стиль. Вместе с главным редактором Изабель Шазо мы вволю повеселились. Мы придумывали для наших четырнадцатилетних читательниц всякие трешевые тексты типа «Ненавижу своего отца» или «Моя бабушка ворует в супермаркетах». Или еще «Жить с гением» — умора! Этот последний текст начинался с фразы «Хайдеггер — мудак». Помню, из-за этих фраз Изабель переругалась со всеми своими друзьями. Кстати, Уэльбек тоже работал какое-то время в журнале «Двадцать лет».
Ф. Б. Сила «Антологии видений» — в ее серьезности и в ее легкомыслии. И ни грана патетики.
С. Л. Сначала лирический взлет — и вдруг резко вниз. Это блестяще удавалось Бальзаку. К примеру, он описывает какую-нибудь замечательную женщину, с пушком на верхней губе, как ему нравилось, а потом заканчивает фразой: «Впрочем, иные могли бы счесть ее толстухой».
Том Вулф[137]
Родившийся в 1931 году в Ричмонде один из крупнейших летописцев Америки заметил в шестидесятые годы, что, надевая белый костюм, он становился мишенью журналистов. Это избавляло его от необходимости пространно объяснять им, почему он написал ту или иную книгу. Его белый костюм был одновременно притчей во языцех, объектом для зубоскальства, броней и маневром для отведения глаз[138].
Сижу напротив этакого Эдди Баркли[139] от литературы и осознаю, что расчет его действует безотказно. Вот уже
