Ф. Б. Ты окончил ЭНА[33] — и при этом стал символом сексуальной свободы. Как тебе удается совмещать?
Г. Д. Да я уже в ЭНА был символом сексуальной революции! Ходил в куртке-бомбер, обтягивающих джинсах и в рейнджерах[34] и еще брил голову.
Ф. Б. Но это всего-навсего прикид!
Г. Д. Да, но я хотел неограниченной свободы.
Ф. Б. Иначе говоря, «LXiR» — это призыв вернуться к анархистским идеалам 68-го года? Ты ультраанархист? Ты за легализацию всех наркотиков?
Г. Д. Да я такой же, как ты, Фредерик. Я, в общем-то, такой же, как и все мое поколение. Ведь во Франции, как, собственно, и во всем мире, самые большие антагонизмы — между поколениями. Я бы сказал даже, во всем белом мире — поскольку я неисправимый провокатор. Каждый имеет право на самовыражение. И самые сильные расхождения — это тотальное и радикальное взаимное непонимание стариков и молодежи. Кто эти старики? И кто те «суперстары» — типа Жоспена и Ширака, — на кого они работают, кому служат? Это все те ренегаты, что позабыли Май 68-го, перекрасились, переоделись, нацепили на себя деловой костюм с галстуком, стали святее, чем папа римский, заделались махровыми буржуа, так что пробу ставить негде.
Ф. Б. Забавно! Метафоры у тебя в основном вестиментарного характера: «деловой костюм с галстуком», «перекрасились», «махровые»…
Г. Д. Ничего удивительного, потому что это проявляется в одежде. Мода — это кодексы, система кодексов.
Ф. Б. Вернемся к «LXiR’у». Какой смысл ты вкладываешь в глагол «развоспитывать»?
Г. Д. Я всего лишь тычу пальцем — или фиксирую внимание, если хочешь, на том, что происходит. Если ты в Штатах видел, как проводится «Teen Awards»[35], то обратил внимание, что голосуют только подростки и они очень яростно выступают против системы власти, что всех их объединяет. Они все
Ф. Б. В «LXiR» ты пытаешься также упростить орфографию. Значит ли это, что ты хочешь «развоспитывать» наше общество вплоть до языка?
Г. Д. Конечно! Ежу понятно, что орфографию пора менять. И вообще надо ослабить власть буржуазии. Иначе говоря, избавиться от некоторых правил, канонов и всякой другой ерунды, которая на фиг никому не нужна. И орфографию туда же. Написание должно быть фонетическим. На кой хрен это всем надо — голову ломать? И потом, надо копать еще глубже. Ты посмотри, что сделали с народом! Куда девают замечательную человеческую энергию? Ее же уничтожают. Ее не используют, она ни на что не идет. Бедные люди занимаются каким-то бредом, а ведь они не глупее нас с тобой. Им просто не дают делать ничего другого. Так что левые силы — не смешите меня! Их просто нет, этих левых сил. Они давно уже все что можно развалили. Уже давно правыми стали. Их уж и называют правыми.
Ф. Б. Слушай, Гийом, а ты не думал на выборах баллотироваться?
Г. Д. Мм… нет. Скажем так: статус, который я мог бы иметь в обществе, — это чистой воды театр. Декорации, парики! Ты видел, сколько у нас продается париков? Мой фарс с париками, в нем был глубинный смысл. Это даже детям смешно. И им хочется сказать: «Блин, я буду делать что хочу!»
Ф. Б. У тебя планов выше крыши. Палата меньшинств, к примеру, что это такое? С виду вроде ничего сложного…
Г. Д. Это способ заявить: «Равенство — здорово, но давайте двигаться дальше». Ведь на мир можно взглянуть не только глазами мужчин и женщин.
Ф. Б. Так что, создаем новый сенат?
Г. Д. Моя идея заключается в том, чтобы создать ассамблею сообществ. Что в этом такого? — мы же люди общинные. Надо принять как факт, что люди живут в сообществах. Сегодняшняя система — это не только семья и государство. Если создать такую ассамблею, то в ней будут действительно представители всего народа. И будет покончено с этой карикатурой, когда в ассамблее и сенате сидят только белые, буржуазные до мозга костей старперы старше пятидесяти пяти.
Ф. Б. Ты предлагаешь заменить сенат палатой представителей моложе тридцати пяти?
Г. Д. Нет, не только моложе тридцати пяти. Знаешь, как составляется круглый процентный график, иначе говоря, «камамбер»? По принципу квот, процентных соотношений. Я лично
