голов, локтей и плеч. Остановился он лишь тогда, когда увидел могучее дерево, которое люди называли Умиаки. Подобное огромному перевернутому корню, оно высилось на фоне ночного неба, черное, безлистное.
«Великие все еще прислушиваются к тебе…»
Найюр вглядывался изо всех сил, но никак не мог разглядеть дунианина — равно как и Серве.
— Дышит ли он? — воскликнул Найюр. — Бьется ли еще его сердце?
Окружавшие его айнрити переглядывались в смущении и тревоге. Никто не ответил.
«Пьянчуги с собачьими глазами!»
Он продолжал с отвращением пробиваться через толпу, расталкивая людей. В конце концов он добрался до оцепления шрайских рыцарей, один из которых уперся ладонью ему в грудь, желая остановить скюльвенда. Найюр хмуро смотрел на него, пока рыцарь не убрал руку, потом снова вгляделся во тьму под кроной Умиаки.
Он ничего не увидел.
Некоторое время Найюр раздумывал: не прорубить ли себе дорогу? Затем с противоположной стороны Умиаки прошла процессия шрайских рыцарей с факелами, и на краткий миг Найюр заметил силуэт — ее или его?
Айнрити, стоящие в первых рядах, разразились криками, кто восторженными, кто издевательскими. Сквозь рев Найюр услыхал бархатный голос, какой могло слышать только его сердце.
«Это хорошо, что ты пришел… Это правильно».
Найюр в ужасе уставился на тело, распятое в кольце. Затем цепочка факелов удалилась, и землю под Умиаки вновь окутала тьма. Гвалт голосов пошел на убыль, распался на отдельные выкрики.
«Все люди, — сказал голос, — должны знать свою работу».
— Я пришел посмотреть, как ты страдаешь! — выкрикнул Найюр. — Я пришел посмотреть, как ты умираешь!
Краем глаза он заметил, как люди начали встревоженно на него оборачиваться.
«Но почему? Почему ты этого хочешь?»
— Потому что ты предал меня!
«Как? Как я тебя предал?»
— Тебе достаточно было говорить! Ты — дунианин!
«Ты слишком высоко меня ценишь… Даже выше, чем эти айнрити».
— Потому что я знаю! Я один знаю, что ты такое! Я один могу уничтожить тебя!
Найюр расхохотался, как способен хохотать лишь чистокровный вождь утемотов, потом махнул рукой, показывая на тьму за Умиаки.
— Свидетельствую…
«А мой отец? Охота не должна заканчиваться — ты это знаешь».
Найюр застыл, не дыша, не шевелясь, словно затаившийся в травах Степи камень.
— Я совершил сделку, — ровным тоном произнес он. — Я воздал тому, кого ненавижу больше.
«Так ли это?»
— Да! Да! Посмотри на нее! Посмотри, что ты сделал с ней!
«То, что я сделал, скюльвенд? Или то, что сделал ты?»
— Она мертва! Моя Серве! Моя Серве мертва! Моя добыча!
«О да… О чем они будут шептаться, теперь, когда твое доказательство уже сыграло свою роль? Как они это оценят?»
— Ее убили из-за тебя!
Смех, звучный и искренний, словно у любимого дядюшки, когда он хлебнет хмельного.
«Слова, достойные истинного сына Степи!»
— Ты смеешься надо мной?
Тяжелая рука легла на плечо Найюра.
— Хватит! — крикнул кто-то. — Кончай сходить с ума! Прекрати говорить на этом гнусном языке!
Плавным движением Найюр перехватил чужую руку и вывернул ее, разрывая сухожилие и ломая кость. Потом он одним ударом отправил наглеца, посмевшего тронуть его, на землю.
«Смеяться? Кто посмеет смеяться над убийцей?»
— Ты! — закричал Найюр в сторону дерева.
Он протянул руки, с легкостью способные свернуть человеку шею.
— Ты убил ее!
