добродушно отмахивались от назойливых придворных и с любопытством разглядывали убранство, блиставшее мраморами и драгоценными металлами в таком изобилии, что страдала всякая мера.
Размеренно ступая, явился адмиссионалий, обязанный вводить послов пред очи Божественного.
Раскрыв двери в Золотую Палату, он пригласил послов войти. Варяги зашли не особо чинясь и вовсе не робея – дескать, видали и не такое.
Вслед за послами прихлынули придворные хлыщи, с ними вовнутрь проник и Сухов.
Все столпились перед тяжелым пурпуровым занавесом, ожидая начало первого действия спектакля «Прием послов». Протекторы и драконарии стояли вдоль стен с каменными лицами, похожие на раскрашенные статуи.
Скрежетнув кольцами, занавес медленно раздвинулся, являя базилевса и его соправителей, занявших низкие золотые троны и сидящих совершенно неподвижно, как Будды. Полилась торжественная музыка, исполняемая на водяном органе, затенькал заводной соловей, сидящий на позолоченном дереве, закричал павлин, заклекотал орел. Ожили золотые львы, движимые пружинами. Они били хвостами о пол, раскрывали пасти и, двигая языками, громко ревели, исторгая всю мощь скрытых мехов.
Сверху базилевса накрыли клубы фимиамного дыма, и тогда препозит не выдержал, зашипел в спины послов:
– Троекратное земное преклонение! Троекратное! Падайте! Падайте ниц!
Варяги послушались и слегка склонили головы, приветствуя повелителя ромеев. Тому ничего не оставалось, как смириться и не требовать от гордых варваров большего, чем могло позволить их чувство достоинства.
– Кто вы такие и откуда прибыли? – внушительно произнес базилевс.
Переводчик тихо растолковал варягам смысл сказанного. Один из них, белокурый гигант с раздвоенной бородой, кивнул и сделал шаг вперед, заставив драконариев содрогнуться и побелеть.
– Мы от роду русского, – прогудел гигант. – Меня зовут Карл Вилобородый, это Либиар Лысый, а вот Фарлоф из Хинугарда, далее – Веремуд Высокий, Рулав Счастливый, Гуда Косматый, Руалд Рыжий, Карн Змеиный Глаз...
Представив всех, Вилобородый вновь обратился к базилевсу:
– Мы посланы великим князем Халегом Ведуном и прочими великими князьями земли Русской, а такоже великими боярами и светлыми князьями.
– Чего хотите вы, посланцы северных пределов? – вопросил император.
– Чего и раньше хотели, – хмыкнул Карл и ответствовал: – Хотим, чтобы ты, государь, подписал с нами ряд мира и любви. Ну и доплатил чтоб за наши старания.
У Романа Лакапина дернулась щека.
– Мы посовещались и решили, – торжественно провозгласил император, – заключить договор с правителями русских земель. Вам выплатят виру серебром, по двенадцать фунтов на каждый моноксил, и пошьют новые паруса – русам из шелка, славинам – холщовые.
Вновь заиграли органы, сгустилась фимиамная пелена, и занавес закрыл троны. Антракт.
Глава 20,
в которой Олега вознаграждает базилевс
Было очень рано, по улицам Константинополя еще витала сонная одурь, на востоке едва занималась заря, а в Палатии уже царила суета – наступал час утренней церемонии пробуждения базилевса и его явления подданным.
Сквозняки повсюду разносили запах догоравших фитилей. Утренний ветерок завевал в открытые окна, дотягивая запах амбры от лавок торговцев благовониями.
Олег, зевая, прошелся по залу, украшенному по обыкновению коврами, хоругвями и паникадилами. Блистали оружием протекторы, возносили знамена драконарии. Хрисотриклиний – восьмиугольный зал с куполом на шестнадцати колоннах – был полон народу, но Олега никто не теснил. Словно и на Сухова пал отблеск великой и грозной славы Халега Ведуна и его воинства.
Накануне состоялся силентий – тайное заседание синклита, где в присутствии базилевса Романа и послов князей русских были пурпурными чернилами прописаны кой-какие исторические документы и скреплены печатями из красного воска с выдавленными на них павлинами.
Казначеи, причитая над каждой номисмой, выдали откуп за смерть Халега, сына Ингоря, и варяги в тот же день подняли паруса. Русы – шелковые, а славины – холщовые. И убыли.
Дня три константинопольцы были взбудоражены, обсуждали великое событие, но память человеческая быстро стушевала горести и ужасы, и вот взбаламученная вода жизни снова потекла плавно, а тошные впечатления легли мутным осадком на донышки душ.
К Олегу протолкался сонный Ивор и спросил:
