нумизматикой. Об этом говорили в своё время в учительской. Вооружившись старинной рублёвой банкнотой, он отправился в отдел кадров и, задобрив чиновника, договорился об увольнении по собственному желанию задним числом. Таким образом путь к трудоустройству был открыт.
Через того же кадровика Андрею удалось продать оставшиеся банкноты, появились деньги на первое время. Но оставался участковый. Сосновцев понимал, что рассказ о злоключениях, сгодившийся для соседки, вряд ли устроит полицейского. Всё шито белыми нитками, и проверить не составит труда. Памятуя об угощении, устроенном тётей Машей, возвращенец запасся бутылкой водки и поведал свою небылицу под стопку. Как и предполагалось, со смазкой участковый проглотил историю. Расстались они лучшими друзьями.
Несколько дней Андрей провёл в блаженном ничегонеделании, но чем дальше, тем больше начинал тосковать о Владимире начала двадцатого века. Наташа снилась ночами, и сновидения эти были до боли реалистичными, с подробностями, звуками и запахами. Он видел её глаза, гладил каштановые волосы, ощущал аромат кожи. А то вдруг вновь палил из вагона поезда Владимир-Москва в самодельный броневик конструкции Полухина…
Сосновцев понял, что в четырёх стенах он сойдёт с ума от воспоминаний. Нужно выходить в мир, восстанавливать связи, искать работу. Он так и сделал. Устроился преподавателем в Электротехнический колледж. Но встречи со студентами приносили ещё меньше радости, чем раньше. Вообще не приносили, скажем прямо. Однако деньги нужно зарабатывать, коньяк на что-то покупать хотя бы…
Андрей нашёл старых друзей-летунов, начал вновь посещать клуб планеристов. Но полёты на «дельте» живо напоминали ночное приключение у силосной башни. Так напоминали, что после Сосновцев напивался вдрызг. Вставал с тяжёлой головой, похмелялся. На работе появлялся с жестоким выхлопом – на него начали коситься. Нужно было со всем этим что-то делать…
Дошло до откровенного безумства. Трижды Андрей выходил к злосчастному (благословенному?) люку и с разбегу сигал в него. Два раза по пьяни, но однажды в здравом уме и трезвой памяти. Чуть не сломал ногу, но нужного результата не получил. Падения оставались обычными провалами в вонь и сумрак современной канализации. Перехода в другое время не происходило. Быть может, не хватало бомжа, выкрикивающего обидные слова, а может, кроссовера, несущегося юзом на Андрея. Или виновато было другое время года. Кто их поймёт, эти временные щели, они же провалы?
Он бросил бесплодные попытки. Зато среди любителя дельтапланеризма нашёл оружейника. Степан при виде кольта 1861 года выпуска в отличном состоянии чуть не изошёл слюной. Долго восхищался оружием, рассказывал, как высока скорость пули сорок четвёртого калибра и её дульная энергия. Мол, стены можно пробивать из такой пушки! Андрей кивал. Степан предлагал большие деньги за редкий экземпляр. Продавать кольт Андрей отказался наотрез, но туманно намекнул, что, дескать, со времен, быть может, всё изменится.
Под обещания Степан нашёл ему патроны нужного калибра. Теперь Сосновцев выезжал за город будто бы полетать, но сам облюбовал овраг в глухом уголке и с упоением расстреливал банки из-под кока-колы. Грохотал кольт, стелился дым от сгоревшего чёрного пороха. Безоболочечные свинцовые пули высокой энергии сминали лёгкие банки в блины. Но всё это было не то. Напоминало отчаянные схватки прошлого, но не заменяло их. Нет, ни в коей мере не заменяло…
Возвратившись из таких поездок, Андрей чистил револьвер, как учил его Селивёрстов, и пил. Коньяк в жизни преподавателя черчения становился всё актуальнее. Стакан с утра, потом днём, из фляжки, в туалете. Несколько раз. Потом вечером, возвратившись домой – до упора. На дворе уже стоял конец мая.
Ещё одним пунктом обязательной программы для Сосновцева стало посещение библиотеки. За два месяца он перерыл массу литературы, посвящённой русскому оружию времён Первой мировой войны и перед её началом. Нигде упоминаний о реактивной артиллерии не было. Даже намёка, даже вскользь: что вот, мол, русские оружейники и инженеры додумались до реактивного снаряда, но не смогли воплотить идею в грозное оружие, пригодное для фронта, по таким-то причинам – не было.
Значит, понял Андрей, все его старания пропали зря. Бюрократическая машина съела полезную затею. Бумаги, скорее всего переданные Постышевым по инстанции, где-то затерялись. Закружились в хороводе других прошений, жалоб и предложений, осели в дальних ящиках чиновных кабинетов. И теперь они, в лучшем случае, – достояние архивов, и представляют интерес лишь для историков.
Это стало ещё одним очком в пользу коньяка.
Сегодня всё началось по заведённому порядку. Утро – полстакана – недалёкая дорога до колледжа. На подходе, за углом здания, ещё три глотка из фляги, и можно двигать на занятия. И плевать, что от него дурно пахнет. Не целоваться же он идёт со студентами, а преподава-а-а-ть… Эт пони-и-мать надо.
Добрался до Семёновского переулка, где расположился главный корпус учебного заведения. Перед входом привычно бросил в рот два прямоугольника мятного «Орбита». Хотя мог бы этого и не делать. Запах всё равно не перебьёшь, да и не волнует уже…
Прошёл по коридору, привычно кивая студентам. Да, здрасьте, здрасьте… Навстречу попался физрук Николай, пришлось притормозить.
– Здорово, Андрей. Что-то вид у тебя сегодня не того…
– А что – вид? Нормальный вид, бывало и хуже.
– Погулял вчера?
– Знаешь, Коля, не твоё дело. Иди, через козла попрыгай, на турнике повиси.
– Ну-ну… – хмыкает физрук, не обидевшись. И уходит.
