он никогда не заводил интрижек с женщинами, которые работали на него или жили по соседству. Себе дороже – неизбежно наступает момент расставания, и потом бывает чертовски трудно отделаться от бабы, воспылавшей к нему любовью. А Харон мог воспламенить почти любую. Особенно в постели. Не обладая достоинством выдающихся размеров, он был нежен и терпелив – поначалу. Он умел так пошевелить своей кочергой в почти угасшем камине, что порой не знал, куда деваться от вспыхнувшего огня женской страсти. Приходилось держаться подальше, чтобы не обжечься. При этом он не опасался, что какая-нибудь глупышка забеременеет; его семя давно было мертвым.
Зарабатывал Харон вполне достаточно. Во всяком случае, хватало на скромные, но изящные фантазии. Пару раз в году он устраивал себе отпуск и отправлялся куда-нибудь в теплые края, в дикие, отсталые страны, где не было даже Усыпальниц! Там он наверстывал упущенное в молодости.
Несмотря на мрачное (по мнению некоторых чистоплюев) ремесло, он был веселым человеком. Правда, не всем приходился по душе его своеобразный юмор, однако Харон никому и не навязывал свою компанию. Он предпочитал расслабляться в одиночку. Женщины не в счет. Женщины были только необходимым одушевленным инструментом. И чем меньше этой самой «души», тем меньше хлопот.
Впрочем, сегодня его потребность в сексе была еще не настолько сильной, чтобы терпеть женскую глупость. Поэтому он решил посвятить вечер искусству. Искусство Харон ценил высоко. Оно было тем единственным, что примиряло с невыносимой фальшью и грубостью жизни, со смехотворностью человеческих претензий, тщетой надежд и ничтожностью устремлений. Искусство казалось прекрасным цветком, растущим из могильной грязи. Его можно было вырвать и растоптать, но и тогда оно пускало ростки в памяти.
При такой профессии Харону приходилось быть очень деликатным со своей памятью. Порой его память преподносила нежелательные сюрпризы. Ее непредсказуемый каприз мог отравить волшебные минуты, проведенные в обществе какой-нибудь пустоголовой обладательницы роскошного тела. Для этого достаточно было вспомнить пахнущие старостью болезненно-желтые тела стариков, их сморщенные гениталии, синие вены на ногах, скрюченные артритом пальцы. Достаточно увидеть ледяной отблеск маразма в их глазах – пустых, как безоблачное небо… Небольшой, но весомой добавкой служило и явное облегчение, которое испытывали молодые, избавившись от обузы.
Таким образом, память вполне могла сыграть с Хароном плохую шутку в неподходящий момент – подсунув ему универсальную панораму человеческого существования: от играющего красками восхода до печального заката. В этом смысле он трудился даже в худших условиях, чем гробовщики и могильщики. Те видели только смерть. А он видел еще и глупое, самонадеянное торжество заведомо обреченной юности, что создавало яркий контраст – чрезвычайно болезненный для тонко чувствующей натуры. Ох, проклятая работа! Харон справедливо полагал, что ему следовало бы доплачивать за «вредность» из городского или федерального бюджета. И по вечерам он лечил уязвимую душу искусством.
Он запер Усыпальницу, позвонил в службу охраны и выкатил из гаража свой «сатир». Бросил взгляд на золотые часы. Его рабочий день закончился, но была и другая работа, не имеющая точного временного измерения, зловещая и нежеланная. Работа, которая порой казалась ему проклятием всей его жизни. А иногда – сомнительной наградой. Физически совсем не обременительная (она не требовала от него ни малейших дополнительных усилий – одного лишь присутствия духа), но был один нюанс… С этой работы нельзя было уволиться. Когда-то, по молодости и по глупости, он согласился на нее, а теперь… Теперь он просто не знал, к кому обратиться с заявлением.
Харон медленно поехал в сторону центра. Когда он увидел голосующую девушку, у него появилось предчувствие, что и сегодня придется «поработать» сверхурочно. Посмотрел по сторонам – улица была пуста, словно с обеих сторон перекрыли движение. Хотел проехать мимо, но девушка, отчаянно размахивая руками, выскочила на проезжую часть и буквально бросилась на капот. Он остановился и открыл дверь. От судьбы не уйдешь.
Девушку не надо было ни о чем спрашивать. И так ясно, что она опаздывала на самое важное в ее жизни свидание. Кто-кто, а Харон точно знал,
Девушка была некрасива и наивна. Он посоветовал ей отложить встречу, но она даже не услышала его, взлетев куда-то очень высоко на «чертовом колесе» любви.
Подбросив ее до того места, где она попросила остановиться, он сделал еще одну попытку. Похоже, она приняла его за пожилого импотента с грязной фантазией.
Он провожал ее взглядом до тех пор, пока она не начала перебегать улицу. Потом в хрупкую фигурку врезался на полном ходу тяжелый «кентавр», но Харон уже не смотрел в ту сторону. Его работа была выполнена. Теперь он имел полное право на отдых и думал лишь о том, как приятно и с пользой провести время.
Для начала он отправился в хороший ресторан – ибо нет ничего хуже, чем потреблять духовную пищу на пустой желудок. Харон знал толк не только в женщинах, но и в еде. И в винах. О винах он мог бы написать эссе, если бы испытывал в этом хоть малейшую потребность. Среди вин были свои вспыльчивые брюнетки и терпкие, томные шатенки. Испорченные нимфетки, примитивные, жадные сучки, рыжие стервы. Были те, чей вкус означал обман, пустой флирт, чистоту, жестокость. И еще десятки, сотни оттенков, характеров, свойств. В общем, есть из чего выбрать. Правда, ни одно из вин не могло сравниться с кровью.
…Сидя в одиночестве за столиком в ресторане, ощущая во рту импрессионистскую толчею вкусов – гармоничную, как шорох дождя, – слушая живую
