готовится сдать Петроград немцам», «весь хлеб продан в Англию», «многие генералы оказались немецкими шпионами» и прочее и прочее. Одна новость невероятней другой, все это нагнетало в обществе совершенно деформированную, апокалипсическую картину происходящего. «В районе Северного фронта в последнее время распространились слухи, будто в такой-то день часть наших солдат бросит окопы и двинется к домам, – цитировали СМИ слова генерала Черемисова. – Не знаю, занимаются ли распространением этих слухов негодяи и предатели или попросту дураки-болтуны».
Вообще дезертирство осенью семнадцатого имело гораздо более широкий смысл, нежели просто бегство из армии. В это время отказ от положенной работы, службы, учебы приобрел характер заразного заболевания, с которым попросту невозможно было бороться. «4 октября в реальном училище Н. Н. Субботиной состоялся педсовет, на котором обсуждались меры по борьбе с „дезертирством“ учеников, – писал „Нижегородский листок“. – Высказывались взгляды, что школу необходимо предохранять от всеобщей разрухи и от анархических тенденций. Необходимо, чтобы школа давала, прежде всего, дисциплинированного воспитанника». «Дезертиров нынче много, не менее четверти путиловских рабочих либо вовсе бросили работу, либо ходят на нее, но ничего не изволят делать», – сообщали столичные СМИ.
Однако слово «дисциплина» в это время было, пожалуй, наименее актуальным из всех слов богатого русского языка. В силу особенного склада ума с примесью пофигизма русский народ первым из воюющих в Первой мировой войне народов понял, что его обманули. Что заставили приносить неимоверные жертвы ради непонятно каких целей и идей. И никакие призывы к союзническому долгу и разглагольствования о славе русского оружия уже не могли изменить ситуацию. А в начале октября чашу терпения переполнило позорное (во всяком случае, таковым его называли в прессе) поражение Балтийского флота в Рижском заливе, в ходе которого совсем бесславно погиб линкор «Слава».
10 октября журналист А. Кабанов в модном тогда стиле свободных рассуждений, или «мыслей вслух», писал:
«Погибла „Слава“. Не символ ли это? Не погибла ли вместе с одним из русских кораблей и слава России вообще? Другие державы перенесли не менее страшные моменты в эту войну. Вспомним Францию перед Марной. Вспомним Бельгию. Вспомним Сербию. Эти маленькие, но гордые народы! На их глазах гибло веками возведенное, слезами омытое: гибла их культура, гибла их родная земля – их поля, их нивы, их города, их храмы. Но они отступали, и за ними шла слава героических народов.
Отступаем и мы, но какая разница! Мы кричим: давай брататься, давай мириться, мы устали, мы заключим перемирие, мы уйдем с фронта. И эти крики безобразно смешиваются с ревом орудий, со страшною пальбою дредноутов, со стонами раненых, умирающих. Пусть гибнет вся Россия, пусть надолго выпадет из числа великих государств, пусть обкорнают ее со всех сторон – нам мира дайте!»
Сейчас большевиков нередко обвиняют в том, что они на германские деньги подло растоптали принесенную ветром Февральской революции демократию. Да и вообще, мол, «предали страну» и «продали» ее Германии!
В действительности же эта самая свалившаяся на изголодавшийся и истекающий кровью на войне народ «демократия» быстро превратилась в банальную анархию. 8 октября «Нижегородский листок» цитировал телеграмму уездного комиссара Стародубцева из города Лукоянов: «Тревожное положение уезда усиливается, угрозы крестьян Шутиловской волости погромом спиртным заводам. Прошу выслать экстренно 100 солдат». Впрочем, какое там «выслать»! В те дни по всей стране кто-нибудь в лучшем случае что-нибудь громил и крушил, а в худшем грабил и убивал. «Нам сообщают, что на днях какими-то хулиганами разгромлены в районе Щелкова хутора 3 пасеки, в том числе одна известного фотографа М. П. Дмитриева, – сообщала пресса. – Из разбитых ульев похищен мед».
Впрочем, это еще цветочки! «Царицын. Население терроризировано шайкой грабителей, вырезывающей целые семьи. За сентябрь зарегистрировано 170 убийств, – сообщали „Вести из регионов“. – Самара. Разгромлен винный склад и много магазинов. Город объявлен на военном положении… Полтава. Ввиду непрекращающихся краж и грабежей в городе образованы комитеты самоохраны. Жители поочередно несут ночные дежурства… В Ярославле бесчинства черни продолжаются на городских пристанях уже пятые сутки. Мародеры, при благосклонном попустительстве милиционеров и воинских патрулей, открыто, средь бела дня, набрасываются на разгруженные товары и расхищают содержимое… Ревель. В ночь на 8 октября толпой сделана попытка разгромить винный склад. Толпа рассеяна пулеметными залпами. Подвалы склада затоплены…» По всей стране крестьяне самовольно вырубали частные леса и захватывали земли. Чиновники с отчаянием просили помощи, но помочь было некому…
И это неудивительно. О какой «славе» можно было думать, если людей лишили самого необходимого – банального куска хлеба? Миллионы крестьян были призваны на фронт, и возделывать поля стало просто некому. «Лишь бы дали хлеба», «Хлеба, хлеба, написано на лицах тысячной толпы», – пестрели газетные статьи. Впрочем, даже и тот хлеб, что был, попросту не могли нормально продать.
«Продовольственное дело ведется совершенно неумело и небрежно, – цитировала пресса слова некоего „помощника главнокомандующего“, известного революционера Рутенберга. – Продажа как будто рассчитана на то, чтобы задерживать население возможно дольше в разных хвостах (очередях. – Авт.).
– Я социалист и революционер, – говорит инженер Рутенберг, – но не могу не сказать, что преступление со стороны служителей и рабочих городских лавок прекращать работу на время обеда или для чаепития и закрывать лавку по истечении 8- часового рабочего дня, в то время как население зачастую мокнет часами под дождем в ожидании получить хлеба, мыла, яйца или другие
