Рембалло увидал выскакивающих из за поворота двух мужчин с пистолетами в руках и сразу же все понял. Они остановились, засмотрелись на него. Рембалло же стоял на пороге своего дома, охватив пальцами холодную ручку двери. Они глядели так друг на друга где-то с полминуты. Потом те опустили глаза, спрятали оружие и отбежали в тень перекрестка, а ксендз Францишек запер дверь на засов. Лысый лежал на полу в столовой и ощупывал рану в боку.
— Они ушли, — сухо объявил священник.
Лысый заныл:
— Пан ксендз спас мне жизнь, пан ксендз — святой человек...
Вернувшись с водой, йодом и бинтами, Рембалло присел рядом с Лысым.
— За что? — спросил он, осторожно расстегивая пропитавшееся кровью пальто. Лысый только застонал и уставился в потолок. Через полчаса, уже обмытый и перевязанный, посаженный на диване, он тихо попросил у Рембаллы:
— Будьте добры, пан ксендз, подайте мне телефон.
Тот подал. Лысый набрал номер, пролаял несколько предложений на ломаном немецком. Еще через полчаса к дому ксендза подъехал черный мерседес. Лысый поступил мудро, он не стал благодарить священника. Он вышел с немцами, и они все уехали. Рембалло же разъярился и разбил на щепки кухонный столик.
Был ли у него какой-то выбор? Если бы тогда эти двое выскочили на улицу, когда Лысый находился только у ограды — оставил бы тогда Рембалло раненого без помощи и разрешил бы добить его у собственного порога?
Несмотря на разоблачение Лысого, аресты не закончились: и ксендз уже знал, что на него выписан приговор. Читаемые им проповеди все чаще стали основываться на цитатах из Апокалипсиса; исповедуя, он стал удивительно мягким, определяя покаяние; он даже начал вести дневник и обратился к книгам, которые не читал уже много лет. Он ждал.
И вот теперь этот мужчина. Ксендз Францишек подкрутил вислый, сарматский ус, огладил сутану, подошел к двери и открыл ее одним решительным рывком. Мужчина в пальто и шляпе стоял у ограды и присматривался к священнику.
— В чем дело? — спросил Рембалло с крыльца.
Тот провел рукой в перчатке по темным и — в отличие от Рембалловых коротко пристриженным усам, поправил шляпу и прошел через калитку. Он остановился у самых ступеней крыльца и поглядел вверх на ксендза, который морщил брови и выдвигал вперед квадратную челюсть, пытаясь скрыть страх под воинственной миной.
— Да восславится...
— В чем дело? — резко повторил Рембалло.
— Пан ксендз меня видно не помнит...
— Так оно и есть.
— Ян Герман Трудны, — представился чужак. — У меня к пану ксендзу огромная просьба.
Уже в тот момент, когда прибывший назвал свое имя, Рембалло понял, что это еще не палач. Напряжение покинуло его. Он откашлялся, слегка улыбнулся и попросил Трудного войти.
Тот снял шляпу и перчатки, пальто же только расстегнул.
— Эта просьба ... Не могли бы вы уделить мне три-четыре часа времени?
— Сегодня? Сейчас?
Рембалло захлопнул приходскую книгу, уселся за столом. Трудны стоял у окна, поглядывая то на покрытое тучами небо, то на священника.
— Ну, даже и не знаю, — скривился тот, — тут праздники на носу, работы куча...
— Все так, я понимаю. Но, пожалуйста, пан ксендз, дело и вправду важное.
Рембалло внимательно присмотрелся к Трудному. Он отметил контролируемую недвижность лица, заметил признаки богатства в одежде.
— Слушаю вас.
Ян Герман вернулся к наблюдению туч на пепельно-синем небе.
— В моем доме имеются привидения, — сказал он.
У Рембаллы даже дух перехватило.
— Не понял, — еле выдавил он через какое-то время.
— Привидения. Духи. Понимаете, пан ксендз?
При этом он одарил священника мрачным взглядом, так что у того ушли слова возмущения, якобы над духовным лицом строят столь неподходящие шутки. Этот мужчина, Ян Герман Трудны, вовсе не шутил. Следовательно, он был сумасшедшим, и ксендз вновь начал испытывать страх.
— Ну хорошо, а что вы от меня ожидаете? — спросил он.
— Экзорцизмов, — отвечал Трудны, перебирая сильными пальцами кожаные перчатки.
