всего, заполняющая сосуд, метаморфично приспосабливающаяся к его формам, но сама по себе остающаяся мертвой и не принимающая оригинального состояния. Точно таким же был и этот семит — энтропия не имела к нему доступа: шаги всегда наиболее подходящей длины, минимальные движения головой, всегда наименьшие из всех возможных перемещения рук. Даже тогда, когда он перелистывал страницы тетради — даже во время этого ритуала жесты его не были хоть на кроху более щедрыми.
— Мне очень жаль, но это записки сумасшедшего.
— Гм?
— Совершенно бессмысленные.
— Меня не интересует их смысл; мне важно содержание. Что же конкретно этот сумасшедший написал?
Еврей не желал тратить энергии и на бесплодные споры.
— Он верил в чары, — сообщил бородатый. — Он верил, что и сам в состоянии... будто сможет их делать. У него была книга.
— Так...?
— У него была книга с описанием подобных чар. Это очень древняя книга; средневековое соответствие этой вот его тетради. Другой безумец, много веков назад, записывал собственные замечания во время своей работы над... заклинаниями.
— Шимон Шниц.
— Что?
— Шимон Шниц. Так, скорее всего, звали автора записок, которые вы только что прочитали.
— Он мертв?
— Шниц? Почему вы так думаете?
— Прошедшее время.
— А, — Трудны пожал плечами. — Не знаю. Возможно. Ну, и что же он там еще написал?
— Многое, только, говорю вам, это всего лишь кошмарные видения безумца. Чего вы, собственно, хотите? Скажите, потому что я не понимаю.
Ночь, подумал Ян Герман, ночь.
— Я хочу знать все об этих его чарах. И чем более сумасшедшими они будут, тем лучше.
Еврей тихо рассмеялся.
— Вы тоже в них верите.
— Говорите.
— Он собрался стать сверхчеловеком.
Трудны даже поперхнулся.
— Чего?
— Именно так он выразился в одном месте. В другом же — что богом. Еще в одном — что дьяволом. Я же говорю, это был сумасшедший, безумец.
— И что, он стал им?
— Это вообще крайне мутная история. Шниц явно где-то скрывался, он был закрыт в каком-то помещении и довольно подробно его описал. Там он проводил какие-то не уточняемые подробнее эксперименты, руководствуясь записками средневекового безумца. Потом ему что-то помешало... непонятно. Впрочем, таким образом он лишь продолжает традицию: клянет и ругает своего предшественника за то, что тот не оставил достаточно конкретных указаний.
— А те, которые оставил?
Еврей поднял взгляд на Трудного. Нездоровый, мутный свет лампы придавал коже на его лице цвет старого пергамента.
— У вас есть та, вторая книга?
— А что?
— Она у вас есть? Есть?
— Допустим.
— Так чего вы хотите на самом деле?
Трудны взъярился.
— Знать я хочу! — заорал он.
Бородатый все молчал и молчал.
В конце концов, он протянул к Трудному руку.
— Дайте мне, пожалуйста, эту тетрадь.
Ян Герман заколебался, но открыл портфель.
