— Зачем, я десятки раз спасал тебе жизнь.
— Врешь, врешь, врешь!
— Кто тебе сказал, будто я вру?
Этот диалог разрушал разум Трудного, как спиртное разрушает мозг находящегося в состоянии delirium tremens пьяницы; все меньше и меньше оставалось в нем от Яна Германа, все больше в нем было от чудища. Безумие становилось все более естественным. На движущиеся на/в стене губы он глядел уже без всякого изумления. С Шимоном Шницем он попросту разговаривал.
— Ты спасал мне жизнь?
— Они неоднократно пытались убить вас всех. Приходилось все время быть начеку.
— Кто?!
— Дети, которых забрал с собой. Те применили газ. Я уже не мог их просто защищать. И потому решился. Не со всеми успел, но те, которые перешли, живы. Как там не говорить, они живы, а другие — нет, выходит: я спас им жизнь. Так это выглядит. Вот только я не принял во внимание факта, что это именно дети. Слишком мало они прожили, чтобы понять, что, собственно, это значит... Слишком мало в них самих от них осталось. Но это не их вина. Для них вы всего лишь червяки под стеклом. Так что нечего удивляться тому, что они желают вами поиграться, растоптать того или иного. Только, повторяю, это не их вина: во всем виноват один я. На моей же совести и этот шантаж, с которым отнесся к тебе; беру на себя все то зло, которое допустил и которое еще допущу по отношению к твоей семье. Я уже переступил порог. И вижу только пепел. Только адскими вратами меня уже не напугать. Во мне уже вообще нет страха. Я уже совершенно бесплоден, пан Трудны. Хоть и нет у меня глаз, но вижу ясно: кровь и слезы повсюду вокруг меня, куда бы я не направился. И ты сделаешь все, чего я пожелаю, или же я выну внутренности из твоих детей.
— А чего ты, собственно, хочешь, ёб твою мать?!
— Свободы.
— Чего...?
— Свободы. Освободи меня.
— Освободить...?
— Не смейся. Спокойней, спокойней. Я тебе все объясню, продиктую заклинание. Теперь-то я его понимаю, так что ошибки не будет. Ты освободишь меня, я освобожу детей... и ты уже никогда нас не увидишь.
— Уйдете?
— За них не ручаюсь, но меня ты уже на Земле в любом случае не встретишь.
Ян Герман с трудом поднялся на ноги.
— Но как?
— Ты выйдешь в четвертое измерение. Только тогда ты сможешь прочесть исправляющее заклинание.
— Что значит: "войду в четвертое измерение"? — фыркнул Трудны, вспоминая слова Коня. — Ведь это же ненаучные бредни...
— В науке не разбираюсь, а вот чары знаю.
Ян Герман поглядел на громадные губы, движущиеся на стене его собственного кабинета, словно материальная тень, проектируемая на трехмерную плоскость конструкции дома, и понял абсурдность своих возражений, очевидную неправду, содержащуюся в — логических, а как же еще выводах Коня. Логика отрицала реальность. Трудны и вправду понял это. Бестия пошевелилась в нем в пароксизме невольного экстаза.
Догмат автономности науки и магии уже по сути своей был безумным только Ян Герман видел в этом безумии истину. Ведь и вправду — магия совершенно не зависела от нынешнего состояния науки. Почему бы чарам, срабатывающим в древности, не сработать и в ХХ веке? По каким таким причинам заклинание, сформулированное в средневековье, когда никому и не снилось о измерениях высшего порядка, теперь, когда эти измерения переместились в домен науки, должно было утратить свою силу? Раз уже магические амулеты реально влияют на ход событий, они будут одинаково искажать реальность и в лесной деревушке готов, и в древнем Риме, и в средневековом Париже, и в Генерал-Губернаторстве, и внутри космической ракеты. Наука дотянется до четвертого измерения, освоит его, может через век, может через два, а может и никогда — только это вовсе не означает, будто измерение это столь же недостижимо для магии и родственных ей умений, доктринально враждебных логике. Кто запрещал шаманам примитивных племен с помощью духов на посылках излечивать людей от опухолей в мозгу за тысячи лет до того, как трепанаторы фараонов начали копаться своими пальцами ученых в царских черепушках Рамзесов?
— Так что я должен сделать?
— Заколдовать самого себя.
— Я? А ты что же, не можешь, великий маг и колдун? Это почему же я должен заколдовывать самого себя? А?
— Забудь про "почему". Таков ритуал.
Таков ритуал. Безумие не подлежит обсуждениям. Ян Герман лишь глупо ухмылялся, поскольку ситуация начала его смешить.
— И что дальше? Что с эти вот колдовством, с чарами?
