Сантаны. Я отвернул от него голову. До некоторой степени эта моя вспышка была отрежиссирована, мне хотелось махнуть на все рукой, сбросить с себя ответственность — если он меня сейчас убьет, то и лучше. Отчаянные — это просто смертельно перепуганные люди.
Сантана долго, очень долго переваривал мои слова. Он рисовал что-то пальцем в золе, глядел в небо, морщил брови.
— Я следил за тобой, — наконец сказал он. — Во время еды ты плакал. К веревкам присматривался так, будто видел их впервые в жизни. Меня боишься.
Я его боялся.
— Но ведь все это может быть прикрытием, — вопросительно зыркнул он на меня. — С другой стороны, если ты настолько оригинальный случай, то ничего нельзя исключить. Выходит, ты ничего не помнишь, так?
— Я помню, что в меня кто-то стрелял. Потом ты приказал меня добить.
Он кивнул.
— А вот что было раньше — ничего, — прибавил я.
— Это была атака на расположение Самурая в военном Конго на Красной вертикали. Ты вышел там голый, прямо под наши стволы. И должен был погибнуть. Но не погиб. Это меня заинтересовало. Я тебя забрал. Чисто из глупости, потом хотел выбросить тебя из вертолета. Как-то так вышло, что не успел. Даже сам не знаю. А ты, без сознания, прошел через Врата. Алекс утверждает, будто ты — шпион новой генерации, что это Самурай так перепрошил — сделал неидентифицируемым, муляжом. И я даже склонен признать его правоту.
— Я не понимаю, о чем ты, — пробормотал я.
— Существует еще и третья возможность, — продолжил Сантана. — Ныряльщик; ты у нас ныряльщик. Или же вампир, нанятый Вандерлендом. Или же ты работаешь на правительство. А может, у тебя обратная прививка, хотя, по правде, даже не знаю, чтобы мог дать подобного рода риск, да и никто не знает. Сама по себе, ни одна из этих возможностей амнезии не исключает.
— Не понимаю.
— Но ведь всей памяти тебе не вычистили. Что, не знаешь, кто такой ныряльщик?
— Ну, такой тип, с аквалангом…
Мой собеседник расхохотался.
— А вампир — это зубастый кровопийца аристократического происхождения с чувствительной к ультрафиолету кожей? Только не перегибай палку. Ну а самолет? Автомобиль? Ярль? Сыоник?
Я не знал лишь последнего, сыоника, но индеец, вместо того, чтобы объяснить, снова расхохотался.
— Нет, я и вправду не знаю, что о тебе думать!
И все равно, он был в лучшей ситуации, я вообще не знал, что думать о собственных мыслях.
— Итак, ты утверждаешь, будто ничего не помнишь. Так что бессмысленным было бы тебя спрашивать, почему тебя невозможно идентифицировать, и почему ты бессмертный, правда? Шустро. Ну а людей ты, по крайней мере, различаешь?
— То есть, как…?
— Ты можешь узнать, что ты являешься человеком?
— Я не слепой.
Сантана вздохнул.
— Прикрой какой-нибудь глаз, — терпеливо начал он меня учить.
Я прикрыл левый.
— И как? — давил он. — Различаешь?
— Не понимаю. — Меня и самого начинало раздражать постоянное возвращение к этому вопросу. — Я все вижу таким же самым.
Тот подозрительно глядел на меня. По-моему, он мне не верил.
— Иррехааре, идиот, Иррехааре. Что? Этого тоже не знаем?
Я не ответил. Сантана становился все более раздраженным.
— Не скажешь же ты, будто не помнишь даже момента слепачения?
— Чего? — слабым голосом спросил я.
Глаза Сантаны сделались мрачными. Он поднялся, метнул в сторону леса какое-то полено. Я тоже вскочил, из осторожности отступив на пару шагов. Тот гневно, чуть ли не обвиняюще, поглядел на меня.
— Выходит, что? — рявкнул он. — Для тебя это реальный мир? Тебе и вправду кажется, будто бы тот, кем себя видишь?
В моих глазах он должен был прочесть отчаяние, поэтому подавил свою злость, умолк.
— Сантана? — прошептал я.
Но он услышал.
