— Никто тебе мысли не путает.
— Мысли являются решениями.
— Иррехааре — это мысли.
— Это проклятое место! Один громадный безгрешный грех!
— Не нужно обвинять себя, зачем эти угрызения. Таким тебя сотворили.
— Я мог убить самого себя!
— Не мог.
— Ты гораздо больше человек, чем тебе кажется.
— Как могу быть человеком я, который…
— Тогда, как ты можешь быть убийцей?
— Ты — Бог.
— Нет, я — Дьявол!
— А здесь никакой разницы.
— Заткнитесь! От всего этого можно сойти с ума!
— Это монолог.
Здесь, где нельзя совершить никаких поступков — я совершил убийство. Я сам: не предмет, не орудие, не оружие — ведь меч никогда не страдает.
Я мог бы вскрыть себе вены. Понятное дело, я этого не сделаю — если бы я был способен на самоубийство, то вообще бы не родился. Но, на всякий случай, я сам — Аллах — установил защиту перед самим собой: эти пальцы, перекатывающиеся в крови, святые кусочки уже чужого мяса, эти пальцы… Хотя он знал меня как слово не высказанное, он — я сам — всеведающий — обязан был досмотреть какую-то искорку жалости, какой-то проблеск героизма, нечто, чего высказать не мог — и тогда отрубил мне пальцы. Один за другим, сразу же после «рождения», напятнал кровью ненависти к человеку. Пальцы. И я уже не полюблю людей.
Я глянул: у председателя было мое лицо.
Это Внешняя Сторона моего разума. Болезнь.
Я закрыл глаза — в невесомости думается легче.
А если — все это только мегаслепак, нелегальный амнезийный вояж по моим, за громадные бабки расщепленным личностям?
А если — Черный Сантана все еще живет, и меня обманули: это не интрига Аллаха, просто сам я все вижу искаженно?
А если — существует еще и третий Игрок, тот самый владелец Немочи, которая сегодня не желала добить Самурая, и которой когда-нибудь предназначено совершить убийство: великое и священное? Может быть, то, что я испытываю и чувствую — это шизофрения? До какой степени расщеплен Аллах, насколько я сам чужд самому себе? Если это мои проекции — то что же я чувствовал тогда, во время встречи с Незнакомцем?
А если — мученик говорил правду, и намерения Аллаха были самыми откровенными, но это именно я, Адриан, был слишком слаб, чтобы испить эту чашу, и мне было легче попросту убить?
— А если…
Нет, нет ничего однозначного. Не здесь.
Тем не менее, несмотря ни на что — я человек. Хоть я и чувствую последние байты информации, поступающие в мою память, словно фрагменты какой-то многомерной головоломки, ментального паззла. Хотя я и чувствую Иррехааре. Несмотря на Аллаха. Несмотря на кровь. Я обязан сказать себе это, ведь истинная жизнь это ничто иное, как еще одна игра в том неизвестном мне и непознаваемом мета-Иррехааре, эстренеида, которую я никогда не испробую; я должен сказать это себе: я — человек.
Меня зовут Адриан.
Я открываю глаза.
— Эй, Адриан.
