отблагодарила труппу увесистым мешочком серебряных гривен за воплощение в жизнь ее собственной идеи, пронизанной драматургией жизни.
– Мама, что все это значит? – попросил растолковать Святослав.
– Откуда мне знать, что имели в виду бродячие артисты. Но, что я поняла точно, ромеи использовали топор варяга, а затем засунули его в кучу навоза. И еще я поняла, что у каждого человека, даже уродливого, есть за спиной ангельские крылья и варяжский топор способен их распутать… – уклончиво ответила княгиня.
Воевода Свенельд впечатлился иным. Он уже допрашивал саксонцев, как те умудрились поднять новоиспеченного ангела – бывшего горбуна – ввысь над ширмой без палок и нитей. Разоблачив фокус, он довольный появился перед боярами, заявив во всеуслышание:
– Лжецы! Он не летел. Они заранее привязали нити и протянули их на крышу. Сверху сидит их человек и дергает за нити!!! А ну, покажись!
Актер не мог ослушаться и показался в крохотную щель. Княгине вдруг стало плохо. Она побледнела как полынья в ледяном покрове Днепра и едва не упала. Сын подхватил.
– Обещай мне не идти на войну по прихоти Византии, обещай мне не быть оружием в чужих руках! Не стань марионеткой, такой же, как у этих саксонских кукловодов. Обещай не делать этого, пока я жива. Обещай мне! – потребовала мать.
– Обещаю, мама! – согласился князь. Он понес ее на ложе, опечаленный, что мать сразил неведомый недуг и она так страдает.
Отец Григорий не сдвинулся с места, застыв словно истукан, чем вызвал неодобрение у воеводы Свенельда. Тот подошел к греку с вопросом:
– Чего стоишь, неси в опочивальню свое ромейское зелье… Ты же слышал, что сказал князь: он не пойдет на войну, пока мать жива. Так помоги ему выполнить зарок.
– Ты знаешь, воевода? – выпучил глаза от удивления Григорий.
Свенельд отвел его в сторону и шепнул на ухо:
– А ты думаешь, почему ты еще жив? Пока мои интересы совпадают с целями тех, кто тебя послал. Да и священник из тебя никудышный. Ромеи все такие, только прикрываетесь именем своего Бога, когда творите пакости. И даже их не можете доделать до конца без помощи. Как видишь, я знаю все. Ступай…
Княгиня не сдавалась, борясь за жизнь. Ее немощное тело не справлялось с недугом. Ни лекари, ни молитва не возвращали ее к былой бодрости. Но бренность этого мира не заботила ее так, как будущее ее сына и людей, ставших ее народом.
Дни тянулись, омраченные мучениями. Слякоть на улицах сделала город пустынным. Ветер свистел под откосами, заглушая даже молитвы.
– Малуша родила сына от Святослава… – оповестила княгиню служка, помнящая добро бывшей ключницы, в один из унылых вечеров. – И просится к вам, матушка. Умоляет слезно смилостивиться и принять. Не откажите, ведь не простит она себе своего бегства и знает, что никогда не искупит вину.
– Зови, коли раскаялась… – кивнула Ольга, нахмурив брови.
– Она уж у порога. С мальцом…
– Тогда пусть подождет немного…
Ей было тяжело даже повернуться, кости ломило, ноги уже не слушались. Лишь голова оставалась ясной. Превозмогая боль, княгиня приподнялась и захотела одеться в дорогую тунику. Малуша хоть и родила байстрюка, но в его жилах кровь Рюриковичей. Не подобает с матерью внука говорить с пренебрежением…
Княгиня приняла наложницу сына в бражном зале. Сурово взглянув на древлянскую беглянку и закутанного в пеленки младенца, покачала головой и укорила:
– На дворе ветер и слякоть, а ты таскаешься по городу вместо того, чтобы вскармливать в тепле под крышей дома…
– Нет у меня дома, матушка… – завопила Малуша, рыдая… – Кругом здесь опасность. Ладно бы для меня, для сыночка моего! Люди Свенельда-воеводы неотступно следят, и сын его Лют угроз не скрывает. Только и ждут, когда Святослав совсем от меня отвернется. Забыл он меня. Отвратила сердце его от меня мадьярская принцесса, любимица ваша. Не Свенельд, так она со свету сживет…
– Так уж и сживет! Да и нет у меня любимиц… – успокоила княгиня. – Подойди ближе, дай внука разглядеть.
Малуша послушно поднесла комочек и передала княгине.
– Молчаливый… – улыбнулась матушка. – Глаза как у отца, но носик Игоря. Как назвали?
– Нет князю дела до третьего сына. Подготовкой к войне занят, недосуг ему имя придумать… – с горечью в голосе ответила Малуша.
– Негоже мальцу без имени… – искренне опечалилась Ольга. – Тем паче, княжич он. Кто знает, может, миром завладеет и народ при нем спину свою расправит, глаза раскроет и темень свою увидит. Меня ведь тоже не признали кровные… А что! Так и назови, Владимиром. Нет у меня к внукам лицеприятия, все они равны в очах моих!
– Спасибо, матушка, но прошу тебя укрыть сына моего от несчастий, спрятать в дальней стороне, хоть в Новом Городе, под защитой брата моего и верного твоего воеводы Добрыни. Здесь не выжить внуку твоему без тебя, ведь хворая ты, матушка, не ровен час… преставишься.
– Рано ж ты меня хоронишь… – возмутилась княгиня резкому слову. – Неотесанная ты, Малуша, одно слово – древлянка!
– Не я хороню, и не желаю я смерти твоей, матушка, разговоры я слышу… Слух у древлян звериный. А молва кругом, что совсем плоха княгиня наша. Да
