Приземлившись рядом с местом «пикника», животное принюхалось и пошло четко на еду, переваливаясь с лапы на лапу. На меня птицеящер не обратил никакого внимания, лишь немного задел хвостом. Тёплым, живым хвостом.
Я сглотнула, и начала потихоньку отступать, разворачиваясь к двери. Бояться собственных иллюзий, конечно, бред. Но в том-то и дело, что это не иллюзия, а если и да, то не моя. И вообще, мелкий-то он мелкий, но мало ли, как одичал в заброшенных хоромах? Лучше тихо-тихо сва….
— Спокойно! Он ручной. Сыр только обожает, — раздался знакомый голос.
Слова нашлись не сразу, и все — отборная брань.
— Тоже рад тебя видеть, — усмехнулся Халнер, — ну что, как тебе замок?
— Замок! Прекрасный замок! Только гарнизон маловат для такой громадины! — фыркнула я и скрестила руки на груди, — ты почему не сказал, что тоже придёшь?!
— Кхм. Какой гарнизон?
— Откуда я знаю, какой! Может, это дед-смотритель по стенам прыгает, как кузнечик! Или тарволы прицельно гадят маслом на дверные петли! А ты от вопроса-то не уходи! Почему не сказал, что прид…
— Потому что.
Тон настолько окончательный, что пришлось замолчать. Птицеящер, тем временем, сожрал весь сыр, хлеб, поклевал фрукты, и принялся жевать брошенный заплечный мешок.
— Да что ты делаешь! Вот скотина прожорливая, а! — я попыталась отнять мешок, но птицеящер только сильнее сжал клюв и утробно заклекотал, — ишь ты, вцепился. Как звать-то его? Молодой совсем, да?
— Тирри. Тирри, дай сюда, — Халнер шагнул вперёд и отнял основательно покоцанный заплечник, — нет, не молодой. Он почти ровесник Эвелин. Для птицеящера это немалый возраст. Тирри просто мелкий. Понимаешь, белые вылупляются очень редко, и мало растут. Зато живут долго, как люди.
— Понятно… Ладно. Пойду, пожалуй. Ребята уже, наверное, похоронки поют. А может, вообще обратно заявятся, посмотреть на мой хладный трупик.
— Не заявятся. Их сейчас птицеящеры по всему замку гоняют. Всё разминка животным… Потом встретитесь. А ты, кажется, просила экскурсию.
И он кивнул на едва заметную дверь в углу. Углу, которого до этого не было.
Куклы с парадными доспехами, иногда под защитными колпаками, иногда без. Портреты обычные, портреты гобеленовые, портреты-литограммы. Флаги развёрнутые, свисающие с потолка. Флаги свёрнутые, сложенные штабелями. Щиты. Картины. Гербы.
— А, вот куда всё подевалось… — протянула я, оглядывая большой полутёмный зал, куда мы вывалились, поплутав по скрытым коридорам, — то-то, думаю, пустовато в гостиных. Это что, условие пепельного титула такое?
— Да нет. По закону только печать с родовым гербом использовать нельзя, и флаг на главном шпиле поднимать. А с этим всем как хочешь, — Халнер подкрутил что-то в нише на стене и огонь в светильниках стал ярче, — просто я… так сохранность лучше. Проветривать только надо — что-то разворачивать, что-то сворачивать. Хотя бы раз в несколько лет. Ну что, пошли?
Мы начали ходить между горками родового скарба. Халнер рассказывал много интересного, переплетая семейные легенды и исторические события, а то и вовсе анекдоты.
— А вот это прапрадед Хорвум. Воевать он не мог, в детстве неудачно упал с птицеящера и повредил ногу. Зато хорошо чувствовал, как идут жилы руд. Во время Объединения это было важно — во многих рудниках окопались еретики, а Вирему для войны нужны были ресурсы. И вот пошёл Хорвум как-то до ветру, и нашёл руду Меррил. Прямо здесь, в Императорских горах. Ну и получил благодарность.
Мы стояли перед гобеленом с типичной сценой «король в окружении семьи и придворных благословляет коленопреколонённого верноподданного». В короле моментально узнался Вирем-Объединитель — краса, гордость, и отец-основатель правящей династии, тот, кто сумел заново объединить распавшуюся после Катастрофы Империю. И заодно украсил своим чеканным профилем золотые виремы.
— Месторождение оказалось небольшим, сейчас оно полностью выработано… но тогда именно оно помогло выбить еретиков из Песчаного, а не торговаться с ними за главный рудник.
— Да, забавная история, — протянула я, — чего только не случается в жизни…
Халнер почему-то усмехнулся, а потом шагнул к гобелену и взялся за нижнее древко, которое оттягивало ткань. Щелчок, и пространство позади меня наполнилось полупрозрачными фигурами героев картины. И не только людей. Из пола выросло небольшое возвышение с троном резного дерева. В твёрдой руке появился чуть щербатый, явно побывавший не в одном бою, меч, а на узорных коврах склонились придворные.
— Ух ты! — я потянулась к иллюзии, — надо же, как живые… потрогать можно?
— Можно, но не стоит. Камни уже старые, видишь, память постепенно угасает. А подробности этой технологии утеряны, сейчас уже не делают таких картин. Тем более, еретических, как эта.
— В смысле, еретических? — удивилась я, разглядывая типичную толпу, — что не так?
