перед которой красовался бочонок водки.
Завидев его, гости запели:
Младенец, положенный на траву, надрывался от крика. А все пили. Подходили к новорожденному со стопкой и, наклонясь над ним, шептали: «Благослови, господи, благослови, господи», потом залпом опоражнивали склянку, и снова раздавалось пение:
Старая Вавруша хриплым голосом засипела:
Некоторые гости, что постарше, уже спали, истомленные питьем, когда упившийся крестный Лунек прошептал Гробеку:
— Пойду, братец, за подарком!
Ушел… Прошло немного времени, прежде чем на откосе снова раздался его голос, оповещающий о прибытии. Он тащил за собой что-то черное. Это «что-то» неистово упиралось.
Несколько раз споткнувшись, Лунек приблизился наконец к собравшимся горцам. И тут вдруг Гробек завопил:
— Лунек! Ты вор, негодяй!
И вот уж Лунек лежит на земле, а на нем восседает Гробек, вцепившись ему одной рукой в горло, а другой удерживая поводок, обвязанный вокруг шеи приведенного Лунеком животного.
Это черное животное и оказалось тем самым неоцененным бараном, которого украли у Гробека. Черный баран, а на шее белое пятнышко.
Крестного Лунека нещадно поколотили…
Наутро, когда староста допрашивал его, как он мог так ошибиться, Лунек, пригорюнившись, ответил:
— Так их у меня много, черных-то баранов! Кто их там разберет!
Воистину, крестный отец — почетный отец!
Три очерка о венгерской пусте
I
Табунщик Лайко