— Это ещё что! Вот дальше будет местечко … там вообще к земле пригибает.
О’Димон тут же заныл:
— Чего-то мне уже сейчас
Димон-А ободряюще похлопал его по предплечью:
— Это поначалу, О’Димон. На новичков это место всегда так действует. Ничего визуально странного, конечно, здесь не наблюдается, но чувствуется, что что-то тут такое есть. Наверно, потому что там, где сейчас стоят эти вышки, раньше стояли виселицы. Там казнили преступников, включая Богрова — убийцу Столыпина. А потом всех казнённых зарывали тут же рядом.
— Жуть, — завёл глаза под веки О’Димон.
— К тому же здесь фонит сильно, — продолжил нагнетать обстановку Димон-А. — Уровень радиации в два-три раза выше, чем по Киеву.
— Ни хера себе, — ошеломлённо раскрыл глаза О’Димон.
— Не говори так никогда — «себе», — прервал его Димон-А, — а то, действительно, без хера останешься.
— Не останусь, — заверил его приятель.
— Когда-то раньше здесь была свалка радиационных отходов, — продолжил Димон-А, — но после Чернобыля, говорят, всё вывезли.
— Чего ж тогда фонит? — шмыгнул носом О’Димон.
— Видимо, из недр. Здесь же ещё до войны был построен радийный завод, руду добывали.
— Чёрт, я уже весь на измене, — совсем приуныл О’Димон, остановившись. — Может, давай для затравки сначала дунем травку?
— Давай, брат.
В последнее время оба Димона, то ли по приколу, то ли ещё по какой причине, стали называть друг друга братьями, а также носить на запястье левой руки красную шерстяную нить, завязанную на семь узлов. Закурив, они двинулись дальше, привычно пряча косячок в кулаке.
— А где у тебя забита стрелка? — поинтересовался О’Димон.
— Да вот тут, под этой стрелкой.
Они подошли к бетонной подпорной стенке, на котором красовалось гигантское граффити «ШАБАШ» с огромным красночёрным указателем.
— Ну, тогда, короче, шабаш. Здесь и постоим, — пыхнул О’Димон и добавил, — тем более, что шабаш уже наступил.
— А разве шабаш уже наступил? — удивился Димон-А.
— Ну, да, вчера ещё, с первой звезды, — с достоинством ответил О’Димон и с подозрением уставился на приятеля, — а ты разве не чтишь эту заповедь господню?
— Да это, вообще, моя самая любимая заповедь! — с пылом возразил ему Димон-А.
— И что же она гласит? — с издёвкой спросил О’Димон.
— Помни день субботний и не делай в этот день никакого дела.
— Что ж ты тогда не помнишь, какой сегодня день?
— Просто я давно уже ничего не делаю, и для меня каждый день шабаш, — оправдался Димон-А, — а если мы попадём на тот шабаш, — кивнул он на граффити, — то у нас получится, вообще, двойной шабаш.
О`Димон удовлетворился его ответом. Чуть далее, справа от дороги им повстречалась высохшая акация с прибитой к ней доской, на которой был намалёван ещё один странный указатель «ПЕКЛО — ИРИЙ».
— А ирий… это что? — озадачился он.
— Не знаю, — пожал плечами Димон-А, — по-видимому, это рай, принимая во внимание, что означает слово пекло.
— Значит, эта дорога ведёт нас в ад?
— Ты очень догадливый, О`Димон.
— Может, не пойдём туда.
— Не смеши чертей, — успокоил его упитанный, как овен, Димон-А. — Я ведь там бывал уже, и не раз. И как видишь, со мной ничего не случилось. Мы же за травкой идём. А она растёт только там, в инферно. Нарвём немного тирлича да сон-травы и назад.
— Ладно, Димон-А, уговорил. Сон-трава — травка что надо. Никакой химии, природный галлюциноген.
Подойдя к высохшей акации, Димон-А повернул прибитую к ней доску так, чтобы одним краем — «ирием» — она стала показывать наверх, а другим — «пеклом» — вниз, тем самым указав истинное направление. Идущий следом за ним О`Димон, несогласный с подобным расположением ада и рая на Лысой горе, тут же повернул доску на 180 градусов, в результате чего «ирий» оказался внизу, а «пекло» — наверху.
6. Изыди, дьявол, из горы сия!
