отца зулусов, того, кто был мне другом? Кровь Сензангаконы, кровь Черного владыки, кровь Панды…
Он умолк, а хор и вся толпа слились в едином могучем крике «Изва!» и жесте: вытянутые вперед руки с оттопыренными вниз большими пальцами.
Затем наступила тишина; во время этой паузы Зикали затаптывал все остававшиеся знаки, приговаривая:
– Благодарю тебя, о пыль, и сожалею, что потревожил тебя из-за пустяка… Так-так, – продолжал он, – умер ребенок из семьи короля, и ты полагаешь, что его околдовали. Давай узнаем, умерло ли это дитя из-за колдовства или же обычной смертью, как умирают другие, когда их призывают Небеса. Что? О, здесь знак, который я оставил. Смотрите! Знак краснеет, он весь в красных точках! Ребенок умер с гримасой судороги на лице.
– Изва! Изва! Изва! (С нарастающей силой.)
– Эта смерть не обычная. Что же ее вызвало – колдовство или яд? Думаю, и то и другое. А чей это был ребенок? Думаю, не сына короля. О да, люди, вы слышите меня, но не шумите, прошу, ваша помощь мне сейчас не нужна. Нет, не сына. Стало быть, дочери. – Зикали повернулся и повел вокруг себя взглядом, пока тот не натолкнулся на группу женщин, среди которых сидела Нэнди, одетая как простолюдинка. – Дочери, дочери… – Он приблизился к группе женщин. – Вот как! Я не вижу здесь дочери королевской крови, это все дочери простолюдинов. Постойте-ка… Я чую запах королевской крови Сензангаконы.
Он по-собачьи понюхал воздух и, принюхиваясь так, стал приближаться к Нэнди, пока наконец не рассмеялся, указав на нее:
– Твой ребенок, принцесса, имени которой я не знаю. Твой первенец, которого ты любила больше жизни.
Она встала.
– Верно, ньянга! – воскликнула она. – Я принцесса Нэнди, и это был мой ребенок, которого я любила больше жизни.
– Хе-хе, пыль, ты не солгала мне, – проскрипел Зикали. – Дух мой, и ты не солгал. Но сейчас скажи мне, пыль, и дух мой, скажи, кто убил ее дитя?
Он заковылял по кругу – престранное зрелище: весь покрытый грязно-серой пылью с полосками черной кожи там, где бежали струйки пота, смывая ту пыль.
Наконец он поравнялся со мной и, к моему отвращению, замер, принюхиваясь ко мне, как только что – к Нэнди.
– О Макумазан! – обратился он ко мне. – А ведь ты причастен к этому делу.
От его слов толпа насторожила уши.
Тогда, охваченный гневом и страхом, я поднялся со своего места, догадываясь, что мне может грозить опасность.
– Колдун, или вынюхиватель колдунов, или как там ты себя называешь, – громко прокричал я, – если ты хочешь сказать, что это я убил ребенка Нэнди, то ты лжешь!
– Нет, о нет, Макумазан, – ответил он. – Но ты пытался спасти его, а значит, причастен к этому делу, разве нет? Кроме того, я считаю, что, будучи таким же мудрым, как и я, ты знаешь, кто его убил. Не скажешь мне, Макумазан? Нет? Тогда я должен выяснить это сам. Успокойся. Разве не знает вся страна, что руки твои так же чисты, как и твое сердце?
С этими словами он, к моему большому облегчению, проследовал дальше под одобрительный шепот толпы: зулусы любили меня. Зикали же продолжал ковылять по кругу, не задержавшись, к моему удивлению, у Мамины и Масапо, хотя внимательно оглядел обоих; мне даже показалось, будто он обменялся быстрым взглядом с Маминой. Я с любопытством наблюдал за его продвижением: по мере того как он шел, те, мимо кого он шел, в этот момент с ужасом отклонялись от него назад – так колосья пшеницы клонятся под порывом налетевшего ветра, – когда же он проходил, люди тотчас снова выпрямлялись, как выпрямляются колосья пшеницы, когда ветер стихает.
Наконец шаман завершил свой обход и вернулся к тому месту, откуда начал, – судя по всему, весьма озадаченный.
– В твоем краале так много колдунов, король, – обратился он к Панде, – что трудно сказать, который из них совершил злодеяние. Мне было бы легче поведать тебе о каком-нибудь большом деле. Однако плату я взял вперед и должен ее отработать. Пыль, ты сваляла дурака. Быть может, ты, идхлози, дух предков, расскажешь мне? – И, склонив голову к плечу, он как бы подставил левое ухо небу, затем быстро проговорил сухим и деловым тоном: – А, благодарю тебя, мой дух. Что ж, король, твоего внука убил кто-то из семьи Масапо, твоего врага, вождя амасома.
Толпа одобрительно заревела – по-видимому, вина Масапо была предрешена заранее.
Когда шум стих, заговорил Панда:
– Семья Масапо большая. У него, полагаю, несколько жен и много детей. Мне недостаточно указать на всю семью, потому что я не такой, как те, кто правил до меня, и не стану карать невинных вместе с виновными. Назови нам, о Открыватель дорог, того из семьи Масапо, кто сделал это.
– То-то и оно, – глухо проворчал Зикали, – что я знаю лишь, что это отравление, и чую яд. Он здесь.
Зикали подошел к тому месту, где сидела Мамина и закричал:
– Хватайте эту женщину и поищите в ее волосах!
Палачи, стоявшие наготове, устремились вперед, но Мамина остановила их жестом.
– Друзья, – с игривым смешком сказала она, – незачем меня трогать.
Поднявшись на ноги, она вышла в центр круга. Быстрыми движениями она первым делом скинула плащ, затем повязку с талии и, наконец, ленту, скреплявшую ее длинные волосы, представ перед толпой во всей своей обнаженной красоте – восхитительное зрелище!
