Таково было это страшное письмо. Я сохранил его, оно лежит передо мной – потрепанный клочок бумаги, покрытый убористым почерком, с пятнами от слез – слез Мари, которая плакала, когда писала письмо, и моих собственных, которые я пролил, когда читал и перечитывал послание. Не знаю, возможно ли более тягостное напоминание о жестоких страданиях буров-переселенцев, в особенности об участи тех из них, кто добрался до отравленного вельда в окрестностях залива Делагоа, подобно партии Марэ и людей, последовавших за Тричардом. Лучше уж, как сталось со многими из них, найти смерть под копьями Мзиликази[29] и прочих дикарей, чем медленно и неумолимо угасать от лихорадки и истощения.
Когда я закончил читать письмо, в дом вошел мой отец, вернувшийся после обхода кафров-христиан по соседству. Я побрел в гостиную ему навстречу.
– Аллан, что с тобой?! – воскликнул он, увидев мое залитое слезами лицо.
Я молча протянул ему листок – ком в горле мешал говорить. Отец медленно прочел письмо, запинаясь на некоторых французских фразах.
– Боже милосердный, какие печальные вести! – произнес он. – Вот бедолаги! О чем они только думали? Чем мы можем им помочь?
– Отец, мне приходит в голову только одно. Я поеду туда. Во всяком случае, попробую.
– Ты спятил? – резко спросил он. – Да разве способен человек в одиночку добраться до залива Делагоа, купить скот и спасти этих людей? Они почти наверняка к тому времени умрут!
– Ну, добраться и купить вполне возможно. Корабль доставит меня до залива. У тебя есть деньги Марэ, отец, а у меня припасены пятьсот фунтов, которые оставила мне в прошлом году покойная тетушка из Англии. Хвала Небесам, они лежат нетронутыми в банке в Порт-Элизабет, ведь на службе мне не на что было их тратить. Значит, всего получается около восьмисот фунтов, на это можно купить немало голов скота и прочих вещей. Что касается жизни и смерти, это зависит не от нас. Не исключено, что переселенцев и вправду уже не спасти, все они погибли. Но я должен попытаться.
– Эх, Аллан, Аллан!.. Ты же мой единственный сын! Если ты уедешь, мы можем никогда больше не увидеться.
– Отец, не так давно я пережил немало неприятностей, но по-прежнему жив и здоров. И потом, если Мари умерла… – Я помолчал, затем заговорил снова, с юношеским пылом: – Не пытайся остановить меня, отец! Говорю тебе, это бесполезно. Подумай о том, что написано в этом письме. Да лучше мне сделаться помойным псом, чем отсиживаться здесь, пока Мари умирает! Ты бы сам как поступил, будь на месте Мари моя мать?
– Ты прав, – с грустью ответил отец. – Я бы не стал отсиживаться. Ступай, Аллан, и да пребудет с тобой Господь! И прости меня, если сможешь, ибо я боюсь, что более тебя не увижу. – Тут он отвернулся.
Чуть погодя мы занялись приготовлениями. Позвали шмуза и расспросили о корабле, который привез письмо с берегов залива Делагоа. Выяснилось, что это, похоже, принадлежащий англичанину бриг под названием «Семь звезд», а капитан корабля, некий Ричардсон, вроде бы собирался отплыть обратно утром 3 июля, то есть через двадцать четыре часа.
Ровно сутки! А до Порт-Элизабет сто восемнадцать миль! К тому же бриг может отплыть раньше, если закончит погрузку, а ветер и погода будут благоприятствовать. А если корабль уйдет, следующей оказии придется ждать недели, если не месяцы, – пакетботов в ту пору еще не было.
Я посмотрел на часы. Четыре пополудни; судя по календарю, что висел на стене и показывал приливы в Порт-Элизабет и в других южноафриканских гаванях, бриг вряд ли выйдет в море ранее восьми утра. Значит, предстоит проскакать почти сто двадцать миль по пересеченной местности часов, скажем, за четырнадцать. С другой стороны, дороги у нас в основном хорошие и сухие, реки не разливались (разве что одну придется переплыть), а луна как раз полная… Едва можно успеть, но все-таки шанс есть. И как тут не порадоваться, что моя резвая гнедая кобылка не досталась Эрнанду Перейре!
Я окликнул Ханса, который возился по хозяйству снаружи, и тихо сказал ему:
– Мне нужно в Порт-Элизабет. Я должен быть там к восьми часам завтра утром.
– Allemachte! – вскричал готтентот, которому доводилось несколько раз проделывать этот путь.
– Ты едешь со мной, сначала в Порт-Элизабет, потом к заливу Делагоа. Оседлай кобылу и чалого жеребца и возьми еще гнедого про запас. Накорми как положено, но воды не давай. Выезжаем через полчаса. – Затем я перечислил, какое оружие надо взять, напомнил насчет седел, одежды и одеял и велел не мешкать.
Ханс нисколько не испугался. Он вместе со мной нес службу на границе и потому был привычен к внезапным отъездам. Думаю, скажи я ему, что отправляюсь на луну, он лишь повторил бы свое излюбленное словечко «Allemachte» и послушно поскакал бы следом.
Следующие полчаса прошли в суете. Деньги Анри Марэ извлекли из надежного домового хранилища и поместили в пояс из шкуры, которым я обвязался. Мой отец составил письмо к управляющему банком в Порт-Элизабет, указав меня получателем суммы, хранящейся на мое имя в этом банке. Мы перекусили и собрали кое-какую еду в дорогу. Проверили лошадиные копыта и подковы, упаковали смену одежды в седельные мешки. Наверняка были и другие срочные дела, которые пришлось переделать и о которых я уже позабыл. Так или иначе, спустя тридцать пять минут высокая сухопарая кобыла стояла у дверей дома. За нею восседал на спине чалого жеребца верный Ханс, с журавлиным пером в волосах. Он держал в руке повод гнедого четырехлетки, которого я прикупил по случаю еще жеребенком, вместе с кобылой. С ранних лет его откармливали зерном, и он вырос крепким и статным конем, хоть и уступал резвостью своей матери.
Мой опечаленный старый отец, совершенно растерявшийся из-за спешности сборов, крепко обнял меня.
