'Приступай к работе, что ж... А я пойду слушать птиц, я посмотрю еще раз, как поднимается солнце, Я спешу'.
3
Ночь была на исходе, назревало утро: гасли звезды, и туман, застилающий таежные дали, синел. Было холодно, сыро, мелкий, лист шиповника рядом был покрыт водяной пылью, на траве лежала седая роса, еще мертва', не высветленная солнцем. 'Зачем я здесь? - думал пришелец. - Он сидел на пеньке и жадно смотрел, как на Землю приходит новый день. - Зачем мы здесь? Я не робот, - но выращен в камере с рациональной быстротой, меня никто не учил, но я знаю то, что мне положено знать. Похоже мы. Скитальцы, - некий резерв нашей цивилизации. Если Творцов снова постигнет неудача, мы по - сигналу вернемся из закраин Вселенной и начнем все сначала. Таково наше назначение. Я разбужен, как того хотел. Я выключил Мозг в тот короткий момент, когда бодрствовал после достижения Цели, но выключил я его с тайным умыслом. Хорошо это или плохо, правильно или неправильно? Мне здесь нравится. Час Посвящения не настал, и когда он настанет? Может быть, сигнал подавался, когда мы спали? Ведь Мозг тоже спал. Все ли Скитальцы возвращаются?' Последняя мысль была крамольной, и пришелец печально качнул головой, осуждая себя.
Сверху, с горы, покатился камень, неподалеку затрещал валежник. Это по едва различимой тропе спускалась в долину медведица с двумя медвежатами. Медведица закаменела, Подняла морду на ветер, мокрый ее нос с шумом забрал воздух. Зверь наливался неясной и тоскливой тревогой, зверь почуял опасность и поворотил вспять.
Восток розовел, туман сперва поднимался по склонам гор, потом начал взмывать, отрываться от вершин ельника и таять, вспугнутый теплыми токами земли.
- Заснуть я больше не смогу - дух мой полон смятения.
Пришелец видел: к болотцу, за железной дорогой пришел лось пить из ручья воду, низко пролетели утки, заблестели рельсы - за горизонтом показался край солнца, и красные его отблески закрасили тайгу. Пришелец почувствовал, что сердце его бьётся неровно и с легкой, отрадной болью. Сейчас запоют птицы. Пришелец не имел понятия, отчего сидит здесь каждое утро, отчего трепетно и неотрывно слушает птиц. Если бы он спросил знакомых землян, как назвать это свое состояние, они, наверно, сказали бы ему, что он полон радости. Старый Творец не упоминал о радости, но она есть, и пришелец ее познал.
Глава седьмая
1
Председатель Ненашев и главбух Гриша Суходолов неделю - от пятницы до пятницы - прожили в тревоге: обоих одинаково терзала мысль о том,, что раздавили они нежную душу пришельца грязным сапогом. Почитай, каждый вечер эти двое собирались вместе, по большей части у председателя на квартире, и думали думу. Гриша Суходолов решительно требовал пойти к горе Монашке, пробраться через лаз, известный ему одному, в пещеру и признаться командиру инопланетного экипажа, безусловно уважаемому Федору Федоровичу, в том, что земляне, представленные не лучшей и не самой мудрой их частью, дали промашку, в чем глубоко раскаиваются.
- Не то! - хмурился председатель. - Не то буровишь, Гриша!
- А где оно то? Вот возьмут и улетят. Что тогда?
- Они же Спят и дожидаются, когда мы, значит, поумнеем. Поумнеем мы не скоро, Гриша! Пусть улетают, скатертью дорога, понимаешь.
Суходолов аж подскакивал на стуле, будто садился на ежа, глаза его круглели, нижняя губа отвисала с выражением крайней, обиды, и он тотчас же заводился насчет того, что Сидор Иванович в корне ошибается и его точка зрения вредна в самой своей сути. Пока Гриша таким манером разорялся, председатель Ненашев думал: 'Оно, конечно, интересно с иными мирами на короткой ноге общаться, но у меня сев. Весна затяжная выдается, кажется, и намыкаемся мы досыта - как пить дать! И людей не хватает, куда ни кинь - все клин вылазит. Голова от забот пухнет, а тут еще докука налицо. Посоветоваться бы кое с кем, в область бы скатать, да некогда все. С другой стороны, если сюда поднапрет наука и разные другие деятели, да пресса со всего мира, не то что посевной хана-колхоз стопчут. И люди, конечно, работу бросят: какая тут работа, когда всякий, вплоть до самого забулдыжного мужика, вдруг знаменитостью сделается, когда всякий будет интервью давать наподобие кинозвезды или мирового чемпиона по фигурному катанию? Слава и сильных на корню подсекает, а слабому она и вовсе не с руки'. Воображение Ненашева рисовало мрачные картины: он видел, как тайгу вспарывают мощные бульдозеры, как растут окрест Покровки белые небоскребы, как на бетонную полосу спешно построенного аэродрома садятся с малыми интервалами самолеты, из тех самолетов течет публика с яркими чемоданами (дамы отчего-то представлялись обязательно под зонтами), публика капризная, иностранная в основном и богатая, готовая ради сенсации спуститься хоть в преисподнюю, если такая возможность Выпадет, или вознестись на какую угодно высоту при условии, что в преисподней и в холодной высоте будут отели, автомобили и ночные кабаки. Гриша Суходолов видит ситуацию лишь под углом романтическим, председатель же глядел дальше и чувствовал, когда глядел далеко, как шевелятся на голове волосы.
Сидор Иванович вполуха слушал сбивчивые речи Гриши Суходолова, старался трусливо отрешиться от мрачных своих прогнозов (ночные бары и громкая музыка печалили Ненашева особо), переключался на хозяйственные и сиюминутные заботы, курил бесперечь и научился вздыхать так же длинно и так же горько, как вздыхает Гришина заместительница Вера Ивановна.
- Да, чай же остывает! - вспомнил _Ненашев. - Ты пей, пожалуйста, чай-то, Гриша. И растолкуй ты мне, почему это, замечаю, старух в селе вроде больше стало? Чистенькие такие старушки и все кучами ходят. В церковь раньше так ходили.
- Они примерно в церковь и ходят.
- Это как же так? Суходолов, обиженный тем, что председатель его не слушал, что отвлекается от инопланетной темы, с неохотой отхлебнул чаю и постучал ложкой о стакан.
- Издалека старухи едут.
- Вот даже как!
- Никита Лямкин, вишь, в святых теперь у нас.
- По какой же такой линии он святой-то?
- Воскрес же. Нам-то известно, что он шутки шутил, имею в виду покровских наших, зато другим ничего не известно. Воскрес и - баста.
- Ну, и что отсюда вытекает?
- Как вы понять не можете простой вещи: воскрес, значит, отмечен свыше, осенен, приобщен, от святости его и другим перепасть может толику малую.
- Ишь ты, а Никита?
- Что Никита. Матерится с любого возвышения, бабкам лекции читает про то, что религия - опиум для народа.
- Пьяный?
- Нет. Варвара говорит: завалился ночью в грязи весь, сопатка на боку, крови как из барана вытекло. Много. Да. Завалился и клятву дал: с сей минуты, дескать, я совсем особо жить стану, трезво и в благости, поскольку, грит, предначертание свое усек. Варвара плачет потихоньку: рехнулся, мол, на почве злоупотребления алкоголем.
- Вполне может быть такое. - На работу он ходит...
- Ишь ты, даже на работу ходит! Странно слышать такое. Разбаловался народ, честное слово! Он соизволил нас осчастливить - на работу явился. Могучий хребет у Советской власти, если таких, как Никита, в массовом порядке терпим.
- Воспитывать велят, - осторожно сказал Гриша, сказал с потаенной ехидцей.
Председатель ожег главбуха черными своими жиганскими глазами, ничего не Ответил, лишь посопел носом и отодвинул от себя стакан. Пустых разговоров ему затевать не хотелось - ведь от разговоров ничего не меняется. Ненашев это понял давно и предпочитал беречь нервы.
- Никита нынче в большой моде. Его на пророки метят. Завчера, что ли, приезжал к нам главный баптист из района Софрон Семихватов. Ты про него слышал, про Софрона-то?
Сидор Иванович про Софрона ничего не слышал. - Личность приметная. Есть слух, что в давешние времена он у Власова в изменнических войсках до полковника дотолкался. Сидел долго, а когда освободился, на религиозную стезю его понесло. Человек он грамотный и проповедями своими у баб систематически слезу вышибает. В авторитете гражданин. Вот и приехал склонять Никиту к тому, чтобы наш-то балбес верующим нечто вроде цикла лекций прочитал - о загробном мире: и баптистам, видишь ли, реклама нужна.
- А Никита что?
- Драться полез, гнал Софрона резвым ходом через все село, рубаху на нем порвал. Плисовую.
- Это хоть правильно сделал - не люблю баптистов.
- А кто их любит!
- Есть которые и любят, - Ненашев украдкой поглядел на часы и зевнул. Часы показывали десять вечера. За окнами было уже сумеречно. Ветер, задуваемый в открытую форточку, горбатил штору. Взбрехивали собаки, исходила затяжным визгом пилорама, пущенная в ночную смену. Ненашев, испытывая тоску, подумал: 'Гришку скоро не прогнать, он о пришельцах может рассусоливать сутки без перерыва на обед, язви его в душу! Выспаться бы как следует'.
- Заведи телевизор, что ли, - попросил бухгалтера - Сидор Иванович и зевнул намеренно, через силу. - Может, доброе что покажут?
