1
Завмаг Клавдия Царева, одетая траурно, вся в черное, сидела в горнице, заставленной новыми чемоданами, и вытирала слезы кружевным платочком. В дверях обширной комнаты стояла уборщица магазина тетя Дуся и старательно нагоняла на мужицкое свое лицо сочувствие. Пальцы, сложенные щепотью, тетя Дуся держала возле губ и тихо качала головой. Так прощаются с отдаленными родственниками, умершими в одночасье. Уборщица насчитала двенадцать новых чемоданов, туго набитых разнообразным имуществом, и не могла скрыть удивления по этому поводу: для одной добра было слишком много.
Клавдия Царева уезжала. Местом жительства она пока избрала райцентр, где для начала ей было предложено возглавить хлебный киоск.
- Ты бы не порола горячку, Клавдия - увещевала тетя Дуся уже не первый раз, чтобы только не молчать, - С места сорваться оно легко, обустраиваться трудно. Квартиру-то сулили?
- Пока комнату снимать буду у вдовы одной, договоренность есть.
Тетя Дуся не могла простить двенадцати чемоданов и нанесла удар ниже пояса:
- Да и не молодая уже по углам-то мотаться. А в ответ услышала:
- Ты помочь пришла?
- Звала же?
- Сядь где-нибудь и не советуй, без тебя разберусь, голова есть на плечах. Я пятерку дам тебе, не беспокойся. Уборщица подобрала губы:
- Кто в новом клубе петь будет, Клавдя?
- Председатель споет.
- Народ жалеть будет, любят слушать твои песни.
- Полюбил волк кобылу, затравили совсем, окаянные.
- Так ведь озабочены люди и обижены опять же. Старый-то дурак, оказывается, в суд заявление повез. Привлеку, сказал, эту корову стельную, тебя, значит, за членовредительство. Вот даже как!
- Ты ступай, тетя Дуся! Мне кой-чего еще подсобрать не мешало бы. Я тебя, когда машина придет, крикну - соседи ведь.
Тетя Дуся, испытывая некоторое торжество, неспешно вышла. Вчера уборщица была свидетельницей одной нехорошей сцены: бывший председатель сельского Совета Иван Васильевич Протасов явился к Царевой на дом обличать - он уверовал, что именно эта разбитная и наглая баба, завмаг, виновата в том, что редкие товары, предназначенные неутомимому сельскому труженику, были тайно переправлены в областной центр и там рассеялись невозвратно. Клавдия вытолкала удалого старика из своей казенной квартиры да еще метлу применила в качестве оружия - удар пришелся пенсионеру по затылку и сбил с его головы каракулевую папаху, которая упала в грязь. Протасов ее принципиально не поднял и удалился, исторгая угрозы самого серьезного свойства.
Кдавдия Царева, выпроводив тетю Дусю, заперла дверь на крючок и, осторожно выглянув в окно, полезла в подпол: там под лесенкой в картонной коробке из-под телевизора хранилась до решительной минуты аппаратура, уворованная памятным утром со склада. Клавдия, когда распломбировала склад, первым делом сообразила, что товар нигде не оприходован и потому часть его можно изъять для собственных нужд.
Итак, завмаг полезла в подпол, открыла коробку и лихорадочно обшарила ее поместительную внутренность. Хладнокровная эта женщина впервые осознала правоту людей, утверждающих, что волосы на голове вполне могут подниматься дыбом. Волосы на голове Клавдии вздыбились шатром, по коже до пят пробежала щекотная дрожь, с головы съехал и упал в темноту тяжелый гребень: коробка была пуста. Клавдия запричитала стылым голосом и подряд употребила несколько мужицких оборотов речи, потом заплакала злыми слезами: ведь за каждую вещь, спрятанную в тайник, можно было не глядя взять больше тысячи. Было, значит, с чего горевать.
2
Геолог Витя Ковшов шел по главной улице областного центра, по широкой улице, и читал вывески. Нужной вывески все не попадалось. Витя немного стеснялся своих глаженых брюк, начищенных ботинок и рубахи при всех пуговицах. На согнутой руке он с достоинством и некоторой аристократичностью нес синтетическую курточку, стеганую, скандинавского происхождения - то ли шведскую, то ли норвежскую, - пронзительно желтого цвета. В селе Покровском при виде этой курточки гуси шипели и вытягивали шеи в нитку, петухи хлопали крыльями и залетали на заборы, коровы болезненно зевали. В большом же городе пронзительная эта желтизна никого не пугала. Временами Ковшов осторожно трогал рукой задний карман брюк. набитый бумагами. Там, в кармане, хранились эскизы памятника, посвященного русской лошади. Эскизы создал бухгалтер Гриша Суходолов - он, как известно читателю, решительно не уважал Ковшова, но любил животных. На том и сошлись. Гриша, перед тем как рисовать, высказал принципиальные соображения. Первое соображение: лошадь на памятнике можно изобразить крестьянскую, заморенную работой и за плугом идущую. Именно крестьянская, рабочая лошадь, двигала цивилизацию до тех пор, пока на смену ей не был придуман и собран трактор. Второе соображение: можно запечатлеть в памятнике былинную лошадь - ту, значит, что носила богатырей охранять заставы государевы. И третье соображение: заслуживает внимания и просто лошадь, красивая и молодая - символ гармонии, понимаешь, и силы. Гриша между прочим дал мысль найти в областном центре профессиональных художников и спросить у них совета, как создаются скульптуры и сколько они стоят?
... В Союзе художников было пусто, сидела там лишь одна секретарша и мазала лаком ногти. Она объяснила Вите, что знаменитости сидят в подвале (второй подъезд справа), в апартаментах Игоря Суслова и стряхивают усталость. Игорь Суслов, по-свойски объяснила еще секретарша, сдал большую работу и теперь в нирване. Витя смутно понял, что к чему, но подвал нашел быстро, он долго шел по темному и сырому коридору, ориентируясь на полоску света, падающую наискосок из отворенной двери. Впереди слышался слитный гомон и смех.
В огромной комнате, заставленной скульптурами (в основном там были голые женщины), сидело и стояло множество людей, одинаково бородатых и одинаково непричесанных. На мгновение Ковшову почудилось, что в зале, куда он попал, в сущности, находится один человек, размноженный массовым тиражом. Вите сначала было жутковато, потом он стал различать, что народ здесь все-таки разный: попадались высокие и низкие, старые и помоложе. На двух журнальных столиках, сдвинутых вместе, высилось множество бутылок, уже пустых, из-под водки и портвейна, валялась на столе ощипанная буханка хлеба, кусок сала на оберточной бумаге и раскрытые банки рыбных консервов, забитых окурками. На новичка никто не обратил внимания. Тогда Витя сказал: - Здравствуйте, товарищи!
Ему не вняли, здесь говорили все и никто никого не слушал. Ковшов еще раз с расстановкой и громко, будто с трибуны, закричал: - Здравствуйте, товарищи!
Бесполезно: опять не вняли. Над патлатыми головами плавала грозовая туча, надутая папиросами, из тучи вполне могла ударить молния, мог выпасть дождь или даже град величиной, как пишут газеты, с куриное яйцо. Витя притулился в изножье скульптуры, занимающей порядочное место и закрытой серым покрывалом с ног до головы, оттого и таинственной. Притулился и наметил себе выискать в толпе более или менее нормальную личность и изложить той личности свои кровные заботы. Такой товарищ имелся, он сидел в углу на раскладном стульчике и вертел в руке пустую трубку, без табака. Товарищ был седобород, почти лыс, глядел он на компанию понимающе и ясно.
К старику пришлось проталкиваться сквозь вязкую толпу, Витя без предисловий показал седобородому свои бумажки и заикнулся насчет сметы:
- Я хотел бы войти в курс, мне бы приблизительно, конечно, надо знать, сколько это будет стоить?
- Без штанов останешься, век работать будешь и не заработаешь! - Старик вытащил откуда-то из-за спины папку, достал из нее чистый лист бумаги, достал из кармана курточки черный карандаш, и не успел Витя глазом моргнуть, как художник, наверно, из маститых, изобразил лошадь с плугом и крестьянина в лаптях, идущего вдоль свежей борозды. Была нарисована в некотором отдалении от пашни плакучая береза, согнутая ветром, и заходящее солнце.
- Где ты учился живописи? - поинтересовался как бы между прочим старик и сунул карандаш в карман. - У тебя не лошади, у тебя голодные мыши.
- Так это ж так, прикидочно! - Ковшов собирался растолковать маститому существо вопроса, но тут почувствовал, что привлек наконец внимание публики, что в мастерской установилась тишина и все смотрят на него с некоторым даже интересом. Мордатый товарищ, заросший до бровей, как дед мороз, тронул Витю за плечо и сказал:
- Тара пуста. Тебе за водкой бежать, ты ж последний пришел?
- Я не против, сбегаю.
- У нас 'против' не бывает, у нас всегда 'за'. Собирай, ребятки, рублики.
- У меня есть деньги, товарищи, - заявил Витя.
- Если есть, добавишь. Беги наметом не оглядываясь. Когда Ковшов выискал глазами заветную вывеску 'Вино-водка', случилось непредвиденное: сперва улицы, дома, люди, троллейбусы и вообще все, что стояло и двигалось, вдруг раздвоилось. Сперва все раздвоилось, следом начало тускнеть. Витя догадался: возвышенная очарованность, которая была в нем, вытекает, как вода из дырявого ведра, что он становится каким был до памятного и необъяснимого приключения в селе Покровском. 'На хрена мне эти волосатые хмыри! - тут же подумал геолог. - Потопаю сейчас в ресторан и выпью как следует!' Ковшов был свободен - колдовские чары спали! - но облегчения это открытие почему-то не принесло. Геолог стоял на перекрестке с выражением полной растерянности на лице и соображал, застигнутый врасплох, как жить дальше.
Город источал запах теплого асфальта и бензиновой гари.
3
Пришелец Федя материализовался в предбаннике, когда колхозное руководство ублажалось по поводу окончания весеннего сева. Председатель Ненашев выскочил из парилки, как из окопа, сел на веник рядом с желанным гостем, утер мокрое лицо ладонями и покряхтел.
- Били?
Федя молча кивнул. Коробка на его голове была смята, серебристая курточка порвана возле шеи, нос поцарапан.
