Может, все поэтому? Может, я и не должен был покинуть Кловер, потому что смысл моего существования в том, чтобы заботиться о маме и бабушке?
Я поспешил в дом престарелых. Бабушка спала, когда я приехал. Предплечье у нее было в синяках, но в целом вроде бы все хорошо.
– Где ты был? – спросила мама, увидев меня. Я не ответил. Где мне быть вообще? – Ладно, не говори, но, если с отцом, я не против, – сказала она.
– Как бабушка? – спросил я.
– Нормально, – ответила мама. – Кроме руки еще ушибла бедро, но ничего не сломано. Схожу за кофе. Хочешь чего-нибудь?
– Нет, – сказал я, и мама вышла из бабушкиной комнаты.
Пару минут спустя бабушка очнулась. Она посмотрела на меня и, клянусь, на короткий миг меня узнала. Но тут же отвлеклась на синяки, и все пропало.
– Что со мной было? – спросила она, разглядывая руку.
– Ты упала и ушиблась, – объяснил я.
Бабушка снова посмотрела на меня. На этот раз я был уверен: она знает, кто я.
– Ты похож на моего внука, – сказала она мне. За много лет ее рассудок впервые был так близок к ясности.
– Да? – радостно спросил я. – Почему?
– У тебя грустный вид, – ответила она. – Мой внук раньше был таким счастливым мальчиком.
Писал мне рассказы. Помню первый рассказ, что он мне написал: «Жил-был мальчик». А потом: «Жил-был мальчик, который хотел летать». И с каждым разом рассказ становился все лучше и лучше. Я так и не узнала, научился ли мальчик летать.
Я печально улыбнулся.
Эх, если бы она только знала, что мальчику подрезали крылья.
Потом нянечки пришли обтирать бабушку губками. Я вышел и обнаружил маму на скамейке. Кажется, она была слегка потрясена происходящим. Вот только не знаю, отчего мама переживала больше – оттого, что ее мать упала и ушиблась, или оттого, что ей самой пришлось в кои-то веки одеться и выйти из дома.
– Что происходит? – спросила мама.
– Ее купают. – Я сел рядом. Мама видела, что со мной что-то не то, да я и не старался это скрыть.
– Ты чего? – спросила она.
Поначалу я сомневался, стоит ли рассказывать. Я до сих пор втайне надеялся, что все это просто дурной сон.
– Я поступил в Северо-Западный, но письма так и не получил. И теперь придется ждать, чтобы заново подать документы, – горько ответил я.
Повисла тишина. Я решил, что она расстроена так же, как и я, но не знает, как меня утешить. Ох, как же сильно я ошибался.
– Это я выбросила твое письмо.
Клянусь, в этот миг мое сердце пропустило удар. Я забыл, где я, где мы, забыл, что бабушка пострадала, я мог думать лишь о том, в чем только что созналась моя мать.
– Что?!
– Прости, – сказала она.
– Как ты… как ты могла выбросить мое письмо?! – выкрикнул я.
– Я хотела тебя уберечь, – ответила мама.
– Уберечь?!
– Я не хотела, чтобы ты пострадал, как я, – сказала она. – Все эти твои россказни о том, как ты повзрослеешь, станешь писателем, – все это глупости, ничего не выйдет. Мечты не сбываются, Карсон, уж поверь мне. Я тому живое подтверждение. Мир очень жесток. Если бы ты уехал, тебя там сожрали бы заживо, и назад ты бы вернулся совершенно разбитым. Я желала для тебя лучшего!
Я просто не верил своим ушам. Моя собственная мать, моя плоть и кровь, так со мной поступила, а теперь еще пытается оправдаться!
– Поверить не могу! Это так несправедливо! – Я буквально ничего вокруг себя не видел от ярости.
– Жизнь вообще несправедлива, – сказала мама. – Это правда. И чем раньше ты это поймешь, тем скорее повзрослеешь и увидишь мир таким, каков он на самом деле.
Я встал и отошел от нее. В тот миг она казалась мне самым жалким человеком на свете, и находиться рядом с ней мне было противно.
– Спасибо, – сказал я ей. – Спасибо за то, что ты – идеальный пример того, чем я становиться не желаю!
Я сел в машину и уехал. Ехал, ехал и ехал. Не знал куда, да мне было и наплевать. Если честно, я даже не собирался возвращаться.
Я миновал табличку у черты города, и вдруг у меня внутри что-то полыхнуло. Я достал с заднего сиденья зонт, вышел из машины, не выключая двигатель, набросился на табличку и стал колотить ее, как пиньяту.
