Михаил Бахтин

о каких-то природных особенностях данного места).

Стоит подробнее остановиться и на «огромности» суммы, назначенной деду Бахтина к выплате, и на перечне того, что останется у него в распоряжении после всех произведенных расчетов.

Всего, по решению суда, с Николая Козьмича взыскивалось 673 666 рублей. Сумма эта, конечно, внушительная, и для ее покрытия требовались весьма серьезные материально-финансовые ресурсы. Было ли что-нибудь отложено Николаем Козьмичом в «кубышку» на черный день, остается только гадать. Известно лишь, что принадлежащие ему мануфактурные и меховые товары после их ареста оценивались в 26 020 рублей. Кроме этого, источниками покрытия долга стали каменный двухэтажный дом на улице Болховской (ныне — Ленина), где располагался магазин Николая Козьмича, деревянный дом на улице Георгиевской (ныне — Тургенева) и лесная дача в селе Столбище Дмитровского уезда Орловской губернии с 980 десятинами земли. Указанное недвижимое имущество и вместе с ним имущество движимое, включая мебель, экипажи, лошадей, коров, было выставлено на торги.

В засыпании долговых ям бахтинскому деду оказал помощь орловский купец Никита Павлович Ситников, приходившийся родным братом его жене Екатерине Павловне. Он вызвался стать, как бы сейчас сказали, персональным «коллектором» своего зятя. Подобно богу из финансовой «машины», Никита Павлович за четыре тысячи рублей приобрел право взыскивать недоимки с тех людей, которых Николай Козьмич «кредитовал» когда-то в частном порядке. Сумма таких отсроченных задолженностей превышала 100 тысяч рублей (101 499 рублей 27 копеек), что составляло ощутимый процент от общей величины взысканий. Есть все основания полагать, что эта переуступка потенциально существующих денег не регламентировалась одними только официально объявленными условиями, которые, надо признать, не слишком способствовали скорейшему выполнению решения суда: четыре тысячи рублей — это где-то 0,6 процента назначенного к выплате. Скорее всего, хотя и мы вступаем здесь на темные тропы вольных предположений, готовность Ситникова сыграть роль «коллектора» была обусловлена скрытым стремлением сохранить за Николаем Козьмичом возможность и в дальнейшем получать от своих должников «живые» денежные средства, обеспечивающие достаточно комфортное существование ему и его семье. Если бы «коллектором» был не близкий родственник, а чужой человек со стороны, сделка эта для деда Бахтина была бы крайне невыгодна: приобретая ничтожно мало, он потенциально терял бы очень много. Соглашение же о переуступке долгов, заключенное фактически с одним из домашних, создавало постоянно пролонгируемый «канал» поступления неотчуждаемых финансовых вливаний. Складывается впечатление, что своим поступком Ситников как бы застраховал Бахтина-деда от риска лишиться «пенсии», выплачиваемой многочисленными заемщиками последнего. С этой точки зрения, сумму в четыре тысячи рублей надо рассматривать как своеобразный вклад в индивидуальный пенсионный фонд, причем такой вклад, который мог быть и простым безвозмездным пожертвованием, и мини- займом, полученным в рассрочку в счет будущих долговых возвращений.

Крайне примечательно, что их величина (101 499 рублей 27 копеек) почти равна тому остатку былого финансового благополучия («примерно еще тысяч сто денег оставалось»), который был назван Дувакину Бахтиным. Кроме того, в беседах Бахтина с Дувакиным есть фрагмент, который заставляет усомниться в том, что, выкупив долги заемщиков Николая Козьмича, Ситников занимался их взысканием. «…Помню, — говорит Бахтин, — что в кладовой у бабушки хранился огромный ящик, полный векселями, — векселями, которые, так сказать, не оплачены были теми, кто брал деньги (у деда. — А. К.). Давали направо и налево. Направо и налево дед давал. И вот до конца, до революции, у нас был постоянный присяжный поверенный, который должен был взыскивать эти долги. Ну, он взыскивал какие-то гроши. В общем, никакого значения это почти что не имело. Но до самого последнего дня, следовательно, производились взыскания». Поскольку беседы Дувакина с Бахтиным представляют собой авторизованный апокриф, только что приведенный фрагмент надо рассматривать как палимпсест, в котором поверх аутентичного слоя первичного жизненного текста нанесены новые надписи, «благообразящие» исходную версию судьбы. Если мы начнем их «стирать», то увидим, как вроде бы вполне правдивые показания начнут превращаться в сомнительные и спорные тезисы. Наличие «огромного ящика, полного векселями», подтверждается той внушительной итоговой суммой, которую Николай Козьмич предоставил в качестве кредитора и которую, согласно официальным документам, впоследствии отдал на откуп своему зятю. Существование присяжного поверенного или специально нанятого человека, занимающегося возвращением долгов по векселям, также не вызывает сомнений. А вот фраза о том, что он якобы «взыскивал какие-то гроши», выглядит уже попыткой сознательного «прибеднения», нацеленной на выведение деда из разряда Шейлоков и Гобсеков в категорию «униженных и оскорбленных», перебивающихся с копейки на копейку. Не имей процедура взыскания по векселям почти «никакого значения», как пытается уверить Дувакина Бахтин, она вряд ли была бы вообще запущена. Ведь тому же присяжному поверенному нужно было регулярно выплачивать вознаграждение за его, прямо скажем, морально тяжелую и «нервозатратную» работу. Нанимать же за копейки человека, который занимался бы добычей других копеек, бессмысленных и ничтожных, означает полностью расторгнуть свой «контракт» со здравым смыслом. Копеек, изымаемых присяжным поверенным у заемщиков Николая Козьмича, должно было быть столько, чтобы часть из них шла в кошелек семейства Бахтиных, а часть — в карман специалиста по выбиванию долгов. То, что его деятельность все-таки имела значение и очень даже большое, доказывается хотя бы длительностью обналичивания векселей, выплаты по которым производились целых 32 года, с 1885-го по 1917-й. Как ни крути, а треть века может существовать только чрезвычайно доходное предприятие, «подпитываемое», видимо, не только возвратом основной суммы индивидуальных долгов, но и процентов по ним.

Самым же главным шагом Николая Козьмича по обеспечению надежного тыла в условиях судебных тяжб, полицейского надзора и вынужденной продажи имущества стал перевод на имя жены ранее принадлежащей ему усадьбы на углу Георгиевской (ныне — Тургенева) и Садовой (ныне — Горького) улиц, состоящей из деревянного дома, сохранившегося до наших дней каменного двухэтажного флигеля и хозяйственных надворных строений. Эта