выдыхаю. Вот так приключение… Накупила зачем-то кучу еды. Консервная банка оказывается с щупальцами осьминога. Ну нет, хоть неделю держите меня за решёткой, это я есть не собираюсь. «Привезу маме как сувенир», — мелькает спасительная мысль.
Но вот что делать с макаронами, если я не умею обращаться с плитой? С другой стороны, сегодня вечер пятницы… Задание по грамматике на завтра готовить не нужно. Можно дождаться сеньоры и попросить её включить плиту. Тем более пора начинать ужинать по-человечески: от «Алёнки» остались три жалких кусочка. Поберегу их на совсем чёрный день.
Хлеб, который я не глядя схватила с полки, оказался чесночным. А гаспачо —
Но ем. И суп, и хлеб. В Испании мне хочется есть. Даже чесночный суп с чесночным хлебом. Интересно получается: когда над душой не стоит мама с её вечным «доешь суп» и «в нашем доме продукты не выбрасывают», так и хочется всё доесть и не выбросить.
После обеда я чувствую себя огнедышащим драконом. Даже легонько дую на салфетку. Проверяю: не загорится ли она от моего дыхания?
Я делаю себе чашку холодного какао, облокачиваюсь на подоконник, разглядываю детей на площадке и думаю про урок общения.
Получается, что на своём уроке Исабель использовала тот же самый приём, что и я с Даной. Я ведь тоже играла со своей ученицей в мышей. Но Иса пошла дальше. Она не просто предлагает играть в куклы. Она предлагает ученикам стать этими куклами. Вжиться в роль. Вживить себе язык под кожу. Или прямо в сердце. Как сказал Любомир, «язык сердца».
«Получается, — думаю я, — мы для Исы — мыши. Семейство Ратонсито, с которыми она играет?»
Я негромко смеюсь, едва не расплескав по подоконнику какао.
— ?Quien es?[46] — слышится негромкий вкрадчивый голос из прихожей.
Хорхе! Я не слышала, как он открыл входную дверь.
Он заглядывает на кухню, а потом бесшумно вплывает: крупный, жутковатый, по-прежнему напоминающий Водяного из детской сказки. Я торопливо допиваю какао и спешу ополоснуть чашку под краном. Хорхе подходит к окну, что-то бормочет себе под нос. Я улавливаю слово
— ?No! — кричу я.
Чашка высказывает из рук, с грохотом падает в раковину, но не разбивается.
— ?No, por favor!
Хорхе опускает руку, изумляется, и я торопливо говорю, что он, паучок, он живой, и у нас в России его считают «хозяином дома», и вообще жалко, жалко убивать, прошу, не надо, пожалуйста…
Хорхе смеётся.
— ?Estas loca! — весело говорит он. — ?Pero me gustan locos!
Я сдавленно улыбаюсь в ответ, хотя меня вовсе не веселят ни мысль о том, что меня назвали сумасшедшей, ни мысль о том, что Хорхе сумасшедшие нравятся. Я слежу за Алехандро, который торопливо поднимается к себе наверх. Уф, молодец. Смышлёный паучок. За Хорхе я не слежу, а зря. Он делает шаг ко мне, потом раскрывает руки и упирается ими в раковину. Он окружает меня со всех сторон: своими руками, животом. Насмешливо заглядывает мне в глаза. Моё сердце колотится, как сумасшедшее. Что делать?! Оттолкнуть его?! Бежать? Отшутиться? Какие тут шутки?
— Jorge, tengo que ir[47], — делаю я жалкую попытку освободиться.
Он морщится и чуть отстраняется. Да, всё-таки иногда полезно есть чеснок!
— Манюша! — слышится из коридора.
— Марина! — кричу я радостно.
Никогда ещё я не была так рада Марине!
Она заходит на кухню, и Хорхе отступает.
— Вечером иду танцевать, — зевая, сообщает она Хорхе по-испански.
— А я останусь дома, — отвечает он, сверля меня взглядом.
— С мамой? — кокетливо спрашивает Марина.
— Нет, у неё собрание в кафе по поводу туристов, — с гримасой отвращения говорит Хорхе.
Я еле дышу. Так про работу плиты мне сегодня будет объяснять не сеньора, а её противный сын?! Он, а не мой друг Алехандро, и есть настоящий паук! Марина рассеянно кивает Хорхе, потом поворачивается ко мне:
— Манюша… — тянет она. — У меня щётка для волос потерялась. Одолжи свою на вечерок!
— А куда ты идёшь танцевать?
