бы тот приключился с Хортрэпом или Софией. Все мысли замерли от ужаса. Он так и не успел придумать запасной вариант, прежде чем что-то вроде крепкой дубовой скамьи из таверны, обтянутой жесткой щетинистой кожей, сбило его с ног. Варвар упал ничком и набрал полный рот влажного песка.
Преследователь перевернул добычу с садистской деликатностью, и в меркнущем свете факела, упавшего на песок в нескольких шагах, Марото увидел нечто пострашнее, чем просто разгневанная самка. План провалился, и его теперь съедят живьем. Это само по себе плохо, но вдобавок еще и приходится смотреть на того, кто тебя съест.
Тем не менее варвар не мог отвести не в меру любопытный взгляд от нависшего над ним монстра, от жвал, что тянулись к мокрой сумке.
Только это были вовсе не жвала, а покрытые серебристым мехом руки, еще более отвратительные из-за сходства с человеческими. Если бы только этим сходство и исчерпывалось! Нет, руки располагались по сторонам огромной бледной головы, имевшей до ужаса привычную форму. Будь голова вдвое меньше, ее было бы легко представить примыкающей к человеческой шее, но, располагаясь на покрытом хитином теле, она производила тошнотворное впечатление.
Как и смрад из огромного рта этой твари, дохнувшей в лицо Марото, когда она бережно открыла сумку на груди человека, о котором, похоже, на время забыла. Крупные капли серой слизи катились по пухлым щекам – существо плакало. Даже сумев освободиться от сумки, Марото не улизнул бы – монстр нависал над ним, четыре толстые, кривые лапы преграждали путь к бегству.
Факел потрескивал и шипел, как яйца на сковороде, и постепенно затухал на влажном песке. Вдруг монстр удивленно раскрыл глаза и слабо вскрикнул. Марото стал свидетелем чуда: тварь осторожно вытащила конечность из сумки, на раскрытой ладони лежал ярко-голубой краб.
Маленькое существо медленно подняло покрытый слизью коготь, и только теперь Марото догадался, что не все яйца в сумке разбились от тряски. Похоже, одно лопнуло, потому что настал его срок. А еще он вспомнил, как в первую ночь на этом пляже потерпевшие кораблекрушение ели крабов точно такой же расцветки. И когда гигантская тварь перевела взгляд со своего потомка на похитителя яиц, тот без труда представил, что произойдет дальше.
Но одно дело – знать свою судьбу, и совсем другое – смириться с ней. Марото собрал все силы, приготовился к рывку. Но не успел даже решить, как будет действовать. Чудовище навалилось брюхом, и невообразимая тяжесть придавила ему ноги, а руки-жвала вцепились в его локти. Новорожденный краб вскарабкался по покрытой шерстью конечности и исчез в щели материнского панциря. Огромная морда медленно приближалась к Марото, словно тварь подставляла пухлые губы для поцелуя. Она улыбнулась, и стало ясно, что сходство с человеком не распространяется на его зубы.
Но через мгновенье острые как иглы клыки погрузились в тень – погас факел, а вместе с ним и последняя надежда Марото. Он закрыл глаза, смирившись с неизбежным, и теперь просил у любого демона, какой только мог услышать его, даже не спасения и не быстрой и безболезненной смерти, а возможности встретиться в ином мире с Пурной и попросить у нее прощения за то, что отказался мстить за нее.
Чудище, вместо того чтобы разорвать человека зубами, принялось тереться об него и с громкими воплями хлестать по щекам. Марото тоже вскрикнул, но по другой причине. Все даже хуже, чем он ожидал. Чудище не намерено его есть, оно решило с ним спариться, чтобы восстановить жизненную цепочку, которую он так жестоко разорвал, похитив яйца. В свое время Марото был мастером платных любовных утех, зарабатывал своим инструментом больше денег, чем мог потратить, но сейчас имел все основания сомневаться, что сумеет оплатить долг. Конечно, ему приходилось удовлетворять сомнительных партнеров, но никогда он не имел дела с существом настолько отвратительным… И не было под рукой спиртного, чтобы преодолеть брезгливость.
Словно почувствовав отказ, чудище приподняло свою тушу, предоставляя столь желанную свободу пленнику… Но тут же навалилось снова, еще тяжелее, чем прежде. Это был самый худший петтинг за всю долгую жизнь, и с каждым новым толчком варвару казалось, что он падает с большой высоты и ударяется о твердь. Даже хуже, чем в борделе Вуйвра, где один богатый клиент смастерил целую систему блоков и растяжек.
Но зато, святая праматерь всех шлюх, план сработал! Еще как сработал!
Факел не погас, и чудище на самом деле не домогалось Марото. Мамаша-крабиха снова приподняла свою тушу, и он увидел над ее панцирем белоснежные края роскошных крыльев другого монстра. Длинные паучьи лапы снова согнулись, толкая мамашу вниз, и, прежде чем она высвободилась из объятий летучего монстра и обрушилась на Марото, тот успел откатиться в набегающую волну. Должно быть, со стороны это выглядело как грандиозная битва земноводного гиганта из морских пещер с могучим небесным хищником. Но варвар не рискнул остаться на месте и удовлетворить свое любопытство. Он полз по мелководью, пока не смог подняться, затем долго брел, пока не нашел в себе силы побежать, и, только добравшись до спасительной опушки, упал на песок. Лежа, он повернул голову и посмотрел на берег: похоже, чудовища прикончили друг друга. Огромная туша в серебристом панцире лежала рядом со студенистым телом крылатого хищника, огромные тела дергались в предсмертной агонии. Марото попытался вспомнить, когда в последний раз ему так фантастически везло, оглянулся в поисках зрителей… Но он был один на этом пляже. И даже после того, как он опасливо прокричал имена пиратов, ни один из них не возник из темноты. Ничего удивительного.
– Живой! – крикнула Бань с ветки баньяна, когда Марото доковылял до лагеря.
Он был до того измучен, что даже не остановился у водопада, чтобы помыться. Жаль, нельзя просто упасть в мягкий мох на берегу озера. Он согласился с Бань, что это место слишком хорошо просматривается с воздуха, и дисциплинированно выполнил приказ перенести лагерь. Марото все сделал, по его же собственным словам, «просто обаньенно», построил такой плотный навес, что можно было жечь костер даже ночью, не опасаясь, что кто-нибудь прилетит на свет.
Впрочем, от костра остались только угли, на которых лежала сковорода с напрочь сгоревшей яичницей.
