«Коллекционирую». – «Протоколы?» – «Я и избирательные бюллетени коллекционирую». – «Слушайте, я за свои деньги картридж заправила, чернил жалко, войдите в мое положение». – «Вот я в ваше положение вхожу, а вы в мое не хотите». – «Почему же? Я вас по минимуму».
Если бы я смотрел телевизор, и более того – «Евровидение», и более того – принимал бы участие в тогдашнем голосовании, то, конечно, мой выбор совпал бы с общеевропейским. Вспоминаю фильм раннего Марко Феррери «Женщина-обезьяна», там бородатую женщину играла молодая Анни Жирардо. Героиню выкупает из монастыря некий предприниматель, чтобы показывать в балагане на ярмарке. Успех, любовь, ревность. Гастроли в США. А когда она умирает во время родов, американцы определяют ее тело в анатомический театр. Герой страдает, протестует, добивается выдачи тела ему. Возвращается в Италию. И снова демонстрирует в балагане… Люблю Марко Феррери, особенно раннего.
Урны снабжены приставкой-коробочкой, исключительно для окурков.
А еще здесь в автобусах и трамваях собираются запретить разговоры по мобильным телефонам. Чтобы никто не нарушал досужей болтовней покой молчаливых пассажиров.
За окном по веткам цветущего дерева бегает белка и, если верить глазам, ест цветы. Определенно, ест цветы, я ж не слепой. Иногда на склоне горы появляется жирный рыжий кот. А летучих мышей первое время я принимал за больших ночных бабочек.
Когда и по горизонтали, и по вертикали обихожен каждый квадратный метр, поневоле начинаешь тосковать по несовершенству. И вот – о радость! – Рядом со старинным фонтаном встречаю вовремя не убранную ржавую мачту… Вышка это, что ли, была? Наклонилась, того гляди, упадет. Аварийное состояние, двумя словами. Каково же было мое изумление, когда я узнал, что это есть произведение современного искусства, памятник, вернее концептуальный объект, его название «Гвоздь». Ну как бы, по-нашему, городская скульптура. Чтобы оживить, надо думать, ландшафт. Или наоборот, чуть- чуть его «примертвить». А то всё как-то слишком правильно. Поправка на несовершенство.
С другой стороны, в незнании языка есть свое… не подобрать слова… достоинство. Восприятие обострено до крайности, все познаешь непосредственно, как будто на ощупь. Аки слепец. Только, наоборот, с широко раскрытыми глазами.
То робинзон, то пятница в стране робинзонов.
Я уже одиннадцать дней в Граце.
Прохожий на улице присматривался ко мне, потом подошел и поздравил с победой «Зенита» над «Байером».
«…Иногда Адмиралов разговаривал с Франсуазой. Чаще он заговаривал первым, провоцируя Франсуазу на обстоятельный отклик. Но и она могла завести Адмиралова.
– В русском языке даже слово мужчина женского рода, – объявляла Франсуаза с бухты-барахты.
– С каких это пор? – отзывался Адмиралов, прислушиваясь к боли в плече.
– Всегда так было.
– Разве? Я думал, до сих пор было мужского.
– Все слова на
– Детина – мужского рода.
– А должна быть женского. Та же история. Просто детина – разновидность мужчины, вот и делаем вид, что род мужской».
Моя персональная проблема со зрительским восприятием позднего Германа: чем у него «достовернее», тем сильнее во мне растет сопротивление той грандиозной воле, которая стремится навязать мне ощущение именно что достоверности, – тут и возникает пресловутое «не верю». Поэтому мне хочется найти в фильме что-то такое, пускай даже и внеположное замыслу режиссера, что бы могло меня примирить с этой немыслимой поэтикой. И вот что я думаю о мире, показанном в фильме. Даже в самом людоедском обществе обязательно должны быть – возможно, ущербные на сторонний взгляд, но без них невозможно – свои представления о благе, о том, что такое «хорошо», а что такое «плохо». Иначе – это интернат для слабоумных, и тогда Дон Румата, думаю я, это директор «не на своем месте», случайный назначенец, ни на секунду не забывающий о своем моральном и физическом превосходстве и при этом не подчиняющийся никакому начальству. Но ведь истребление слабоумных – это как-то неправильно, не так ли? Смысл этой жуткой резни в чем-то другом. Просто, думаю, надо понять: мир, показанный в фильме, невозможен ни в какой реальности, он возможен только в сознании человека. Я готов
